Закрой глаза и скажи мне, как я выгляжу и во что одет.
– Правда, что ль?
– Ну комиссар же просит, – вмешался Освальд.
– Вы не очень высокого роста, – робко начал Грасьен, – не выше дяди. Волосы темные… все говорить?
– Все, что можешь.
– Причесаны кое-как, часть волос лезет в глаза, остальные зачесаны назад. Большой нос, карие глаза, черный пиджак с кучей карманов, рукава засучены. Брюки… тоже черные, потрепанные, и вы босиком.
– Рубашка? Свитер? Галстук? Сосредоточься.
Грасьен помотал головой и зажмурился.
– Нет, – твердо сказал он.
– А что же тогда?
– Серая футболка.
– Открывай глаза. Ты отличный свидетель, а это большая редкость.
Юноша улыбнулся и расслабился, радуясь, что сдал экзамен.
– А тут темно, – добавил он гордо.
– Вот именно.
– Вы мне не верите? Про тень?
– Смутные воспоминания легко исказить по прошествии времени. Что, по-твоему, делала тень? Гуляла? Плыла куда глаза глядят?
– Нет.
– Что-то высматривала? Шаталась, выжидала? У нее было назначено свидание?
– Нет. Мне кажется, она что-то искала, могилу, может быть, но особо не торопилась. Она медленно шла.
– Что тебя так напугало?
– То, как она шла, и еще ее рост. И потом эта серая ткань. Меня до сих пор трясет.
– Постарайся ее забыть, я ею займусь.
– А что можно сделать, если это смерть?
– Посмотрим, – сказал Адамберг. – Что-нибудь придумаем.

XXIV

Проснувшись, Вейренк увидел, что комиссар уже собрался. Он спал плохо, не раздеваясь, ему чудился то виноградник, то Верхний луг. Либо то, либо другое. Отец поднял его с земли, ему было больно. В ноябре или в феврале? После позднего сбора винограда или до? Он уже весьма туманно представлял себе эту сцену, и в висках начинала пульсировать боль. Виной тому было либо терпкое вино в аронкурском кафе, либо неприятная путаница в воспоминаниях.
– Поехали, Вейренк. Не забудьте – в ванную комнату в обуви нельзя. Она и так настрадалась.
Сестра Освальда накормила их до отвала – после такого завтрака даже пахари могут запросто продержаться до обеда. Адамберг напрасно готовился увидеть трагическую картину – Эрманс оказалась весела, словоохотлива и мила до такой степени, что и вправду способна была бы растрогать целое стадо. Высокая и тощая, она передвигалась так осторожно, будто беспрестанно удивлялась самому факту своего существования. Болтовня ее касалась по большей части разных разностей, изобиловала всякими бессмыслицами и нелепицами и явно могла длиться часами. Сплести такое тонкое словесное кружево, состоящее сплошь из ажура, под силу только настоящему художнику.
– …поесть, прежде чем идти на работу, каждый день повторяю, – доносилось до Адамберга. – Работа утомительная, ну да, как подумаешь, сколько работы… Такие дела. Вам тоже надо работать, никуда не денешься, я видела, вы приехали на машине, у Освальда две машины, одна для работы, грузовичок-то ему не грех вымыть. А то от него сплошная грязь, а это тоже работа, ну и вот. Я вам яйца сварила, не вкрутую. Грасьен яйца не будет, такие дела. Он как всегда, и все как всегда, то они есть, то их нет, как тут управишься.
– Эрманс, кто просил вас со мной поговорить? – осторожно спросил Адамберг. – Про привидение на кладбище?
– Ведь правда же? Я вот и Освальду сказала. Ну и вот, так-то оно лучше, пусть уж пользы не будет, только б не было беды, такие дела.
– Да, такие дела, – влез Адамберг, пытаясь нырнуть в этот словесный водоворот. – Кто-то посоветовал вам обратиться ко мне? Илер? Анжельбер? Ахилл? Кюре?
– Правда же? Нечего на кладбище грязь разводить, а потом еще удивляются, а я Освальду говорю – чего тут такого. Ну и вот.
– Мы оставим вас, Эрманс, – сказал Адамберг, переглянувшись с Вейренком, который знаком показал ему, что с этим пора завязывать. Они обулись снаружи, позаботившись о том, чтобы оставить спальню в первозданном виде, словно это была декорация. Из-за двери до них доносился голос Эрманс – она продолжала говорить сама с собой:
– Ну да, работа, такие дела. Чего захотели.
– У нее не все дома, – грустно сказал Вейренк, зашнуровывая ботинки. – Либо там с рожденья никого не было, либо она всех по дороге растеряла.
– Думаю, по дороге. Двух молодых мужей, во всяком случае. Они умерли один за другим. Об этом можно говорить только здесь, выносить эту историю за пределы Оппортюн строго воспрещается.
– Вот почему Илер намекает, что Эрманс приносит несчастье. Мужчины боятся, что умрут, если на ней женятся.
– Если на тебя падает подозрение, то от него уже не отделаться. Оно впивается в кожу как клещ. Клеща можно вытащить, но лапки остаются внутри и продолжают дергаться.
«Что-то вроде паука у Лусио», – добавил про себя Адамберг.
– Вы тут уже завели себе приятелей, так кто же, по-вашему, направил ее к вам?
– Не знаю, Вейренк. Может, и никто. Она наверняка беспокоилась за сына. Полагаю, она до смерти боится жандармов, с тех пор как они расследовали смерть Амедея. А Освальд рассказал ей обо мне.
– Местные жители думают, что она умертвила своих мужей?
– Не то чтобы они так думали, но вопросы себе задают по этому поводу. Убить можно действием или помыслом. По дороге заедем на кладбище.
– И что мы там будем искать?
– Попробуем понять, что там делала освальдовская тень. Я обещал парню, что займусь ею. Но Робер назвал ее привидением, а Эрманс уверяет, что она на кладбище грязь разводит. Можно еще кое-что попробовать.
– Что?
– Понять, зачем меня сюда вытащили.
– Если бы я не сел за руль, вас бы тут не было, – возразил Вейренк.
– Я знаю, лейтенант. Просто у меня такое ощущение.
Тень, подумал Вейренк.
– Говорят, Освальд подарил сестре щенка, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100