– Что вы делали на винограднике, когда появились те парни?
– Я должен был посмотреть, в каком состоянии гроздья, ночью была сильная гроза.
– Это просто невозможно. Потому что дело было в феврале, и виноград уже собрали. История с кобылой произошла в ноябре, и вы должны были проверить гроздья для позднего сбора.
– Нет, – упорствовал Вейренк. – Да и зачем все это? Какая разница, где что произошло – на виноградниках или на Верхнем лугу в Лобазаке? Они же напали на меня, не так ли?
– Так.
– Раскроили голову железкой и вспороли осколком живот?
– Да.
– Так что?
– А то, что вы многого не помните.
– Рожи их я помню прекрасно, тут уж вы меня не собьете.
– А я вас и не сбиваю, Вейренк. Рожи помните, а все остальное не очень. Подумайте, мы как-нибудь к этому вернемся.
– Высадите меня, – сказал Вейренк бесцветным голосом. – Я дойду пешком.
– Это ни к чему. Нам придется полгода работать вместе, вы сами напросились. Мы можем не опасаться друг друга, между нами каминный экран. Это надежная защита.
Адамберг усмехнулся. Зазвонил его мобильник, прервав войну двух долин, и он протянул его Вейренку.
– Это Данглар. Ответьте и приложите трубку мне к уху.
Данглар кратко сообщил Адамбергу, что расспросы трех групп ничего не дали. Диалу и Пайку не видели в обществе женщины – ни старой, ни молодой.
– А что у Ретанкур?
– Тоже не очень. Дом заброшен, в прошлом месяце там лопнула канализационная труба, и на полу стоял десятисантиметровый слой воды.
– Никакой одежды она не обнаружила?
– Пока ничего.
– Ну, это вы могли мне и завтра сообщить, капитан.
– Я по поводу Бине звоню. Вы ему срочно нужны, он уже три раза звонил в Контору.
– Кто такой Бине?
– Вы его не знаете?
– Понятия не имею.
– А он вас знает, и даже очень близко. Он должен поговорить с вами лично и как можно скорее. Он говорит, что должен сообщить что-то страшно важное. Судя по его настойчивости, это в самом деле серьезно.
Адамберг недоуменно взглянул на Вейренка и знаком попросил его записать телефон.
– Наберите мне этого Бине.
Вейренк набрал номер и приложил трубку к уху комиссара. Они как раз выезжали из пробки.
– Бине?
– Тебя днем с огнем не найдешь, Беарнец.
Звучный голос заполнил салон машины, и Вейренк удивленно вскинул брови.
– Это вас, Вейренк? – тихо спросил Адамберг.
– Понятия не имею, кто это, – прошептал тот, помотав головой.
Комиссар нахмурился:
– Вы кто такой, Бине?
– Бине, Робер Бине. Ты что, не помнишь, черт возьми?
– Нет, прошу прощения.
– Черт. Кафе в Аронкуре.
– Все, Робер, дошло. Как ты нашел мою фамилию?
– В гостинице «Петух», это Анжельбер сообразил. Он решил, что надо побыстрее все тебе рассказать. И мы тоже так решили. Разве что тебе это неинтересно, – внезапно напрягся он.
Отход на заранее подготовленные позиции – нормандец мгновенно свернулся, как улитка, которую тронули за рожки.
– Напротив, Робер. Что случилось?
– Тут еще один обнаружился. И раз ты допер, что дело пахнет керосином, мы решили, что ты должен знать.
– Еще один кто?
– Его убили тем же способом в лесу Шан-де-Вигорнь, рядом со старыми железнодорожными путями.
Олень, черт побери. Робер в срочном порядке разыскивал его в Париже из-за оленя. Адамберг устало вздохнул, не упуская из виду плотное движение на дороге и свет фар, размытый дождем. Ему не хотелось огорчать ни Робера, ни собрание мужей, которые так радушно приняли его в тот вечер, когда он сопровождал Камиллу и чувствовал себя не в своей тарелке. Но ночи его были коротки. Ему хотелось есть и спать, и все. Он въехал в арку уголовного розыска и молча кивнул Вейренку, показывая, что ничего важного нет и он может идти домой. Но Вейренк, слишком глубоко увязнув в своих тревожных мыслях, даже не двинулся с места.
– Давай подробности, Робер, – машинально сказал Адамберг, паркуясь во дворе. – Я записываю, – добавил он, даже не собираясь доставать ручку.
– Ну я ж сказал. Его распотрошили, настоящая мясорубка.
– Анжельбер что говорит?
– Ты же знаешь, у Анжельбера свое мнение по этому поводу. Он считает, что это молодой человек, который с возрастом испортился. Плохо то, что этот парень дошел до нас из Бретийи. Анжельбер уже не уверен, что это псих из Парижа. Он говорит, что, может, это псих из Нормандии.
– А сердце? – спросил Адамберг, и Вейренк нахмурился.
– Вынуто, отброшено в сторону, искромсано. Все то же самое, говорю тебе. Только этот был с десятью отростками. Освальд не согласен. Он говорит, что девять. Не то чтобы он считать не умел, Освальд наш, но его хлебом не корми, дай поспорить. Ты этим займешься?
– Обещаю, Робер, – соврал Адамберг.
– Приедешь? Ждем тебя на ужин. Ты на чем? За полтора часа доберешься.
– Сейчас не могу, у меня тут двойное убийство.
– У нас тоже, Беарнец. Если уж это не двойное убийство, то не знаю, чего тебе еще нужно.
– Ты предупредил жандармерию?
– Жандармам начхать на это. Тупые индюки. Им жопу лень поднять.
– А ты там был?
– На этот раз да. Шан-де-Вигорнь – это наши края, понимаешь.
– Так девять или десять?
– Десять, конечно. Освальд чушь порет, делает вид, что умнее всех. Его мать родом из Оппортюн, это в двух шагах от того места, где оленя нашли. Вот он нос и задирает. Короче, ты едешь с нами выпить или не едешь с нами выпить? Хватит трепаться.
Адамберг судорожно соображал, как выпутаться из создавшейся ситуации, что было неочевидно, поскольку Робер приравнивал двух зарезанных оленей к двум убитым парням. Что касается упрямства, то тут нормандцы – эти, во всяком случае, – ничем не уступали беарнцам, по крайней мере некоторым, родом из долин Гава и Оссо.
– Не могу, Робер, у меня тут тень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100