Он включил маленький телевизор и мирно устроился перед ним. Документальный фильм из жизни животных. Отлично, то, что надо. Вейренк вспомнил пальцы Адамберга, сжавшие ручку двери. Парни пришли из долины Гава. Вейренк улыбнулся.

«И вдруг от этих слов – я вижу, господин, –
Вы стали так бледны! Вы, гордый властелин
Своей империи, вы, прежде даже взглядом
Не удостаивавший шедших с вами рядом!»

Он зажег сигарету, поставил пепельницу на подлокотник кресла. По экрану протопало стадо носорогов.

«Не поздно ли, когда трещат основы власти,
В ребенке прежних дней сочувствие искать?
Ребенок вырос, и мужчина – вам под стать».

Вейренк раздраженно поднялся. Какие еще основы власти? Что за гордый властелин, при чем тут шедшие рядом? Почему сочувствие? И к кому? И кто там побледнел?
Целый час он ходил взад-вперед по комнате и наконец решился.

Без подготовки, объяснений и предлога. Поэтому, когда Камилла открыла дверь, ему не пришлось ничего говорить. Как он с трудом вспоминал потом, она, хоть и знала, что он больше не охраняет ее, не удивилась его приходу, а наоборот, словно испытала облегчение, сознавая, что чему быть, того не миновать. Она встретила его с некоторым смущением, но очень естественно. То, что последовало далее, он помнил лучше. Он вошел и встал перед ней. Обхватил руками ее лицо и сказал – это наверняка были его первые слова, – что он может немедленно уйти. Но оба чувствовали, что назад пути нет и они непременно должны преодолеть этот перевал. Что они все решили и обо всем условились в самый первый день, на лестничной площадке. И что избежать этого не было никакой возможности. Кто кого первый поцеловал? Конечно, он, потому что Камилла, может, и готова была пуститься в авантюру, но все-таки волновалась. Ему не удалось в точности восстановить первые минуты их свидания, он мог только вновь ощутить простое и ясное понимание того, что он у цели. И опять же он сделал десять шагов, отделявшие их от кровати, увлекая ее за собой. Он ушел в четыре утра, обняв ее более сдержанно. Ни ему, ни ей не хотелось комментировать поутру это воссоединение – преднамеренное, желанное, но почти безмолвное.
Когда он вернулся домой, телевизор по-прежнему что-то бурчал. Он выключил его, и серость экрана разом поглотила его стон и горечь.
«Достаточно ль, солдат,
Всего лишь пленницы страстей твоих и пыла,
Чтобы твоя душа о горестях забыла?»
На этом Вейренк уснул.

Камилла же, не гася свет, размышляла, было ли свершение неизбежного ошибкой или правильным решением. В любви лучше жалеть о том, что было, чем о том, чего не было. Только византийцы и их пословицы способны порой чудно уладить все проблемы.

XXI

Наркотделу пришлось разжать мертвую хватку, но Адамберг и сам был готов уже все послать подальше. Дело стопорилось, двери захлопывались перед его носом – куда ни кинь, всё клин.
И чем ему не угодили шведские табуреты – сидишь верхом, как на лошади, свесив ноги. Вполне сносно устроившись, Адамберг смотрел в окно на печальную весну, увязшую в беспросветном небе, совсем как он в своем расследовании. Не любил комиссар сидеть. Проведя час в неподвижности, он испытывал непреодолимую потребность избавиться от мурашек, встать и пойти, хоть по кругу, если идти больше некуда. Высокий табурет и полустоячее состояние открывали перед ним новые горизонты. Болтая ногами, он словно бежал по воздуху, укачивая себя в пустоте, – для витателя в облаках самое то. За его спиной на пенопластовой лежанке дремал Меркаде.
Перегной, скопившийся под ногтями убитых, попал туда, конечно, из могилы. И что с того? Они по-прежнему не знали, кто послал парней в Монруж, что они там выкапывали, на свою беду, за что поплатились жизнью два дня спустя. Адамберг начал день с того, что навел справки о росте медсестры – 1,65. Ни слишком маленькая, ни чересчур высокая, чтобы ее можно было вынести за скобки.
Сведения о покойнице только спутали ему карты. Элизабет Шатель, родом из деревни Вильбоск-сюр-Риль, что в Верхней Нормандии, служила в турагентстве Эвре. И не было там никакого дурно пахнущего туризма, ни экстремальных экспедиций, она торговала безобидными автобусными турами для пенсионеров. С собой в могилу она не унесла никаких погребальных украшений. Обыск дома у Элизабет не выявил ни спрятанных сокровищ, ни особого пристрастия к дорогим побрякушкам. Она жила скромно, не красилась и не наряжалась. Родители подчеркивали ее набожность, намекая, что мужчин она к себе близко не подпускала. О своем автомобиле Элизабет заботилась не больше, чем о себе, за что и поплатилась, разбившись на трехполосном шоссе между Эвре и Вильбоском. Отказали тормоза, и машину подмял под себя грузовик. Что касается последнего знаменательного события в жизни семейства Шатель, то оно восходило к эпохе Революции, когда в семье произошел раскол: одни были на стороне конституционалистов, другие – на стороне неприсягнувших, и кто-то даже поплатился за это жизнью. С тех пор представители двух вражеских течений не общались между собой, даже отдав богу душу, – первых хоронили на кладбище Вильбоск-сюр-Риль, вторых – на купленном участке в Монруже.
Этот мрачный конспект, казалось, исчерпывал всю жизнь Элизабет. У нее не было друзей, да она их и не искала, и секретами похвастаться не могла, поскольку скрывать ей было решительно нечего. Единственное происшествие, нарушившее монотонность ее существования, настигло ее уже в могиле. А в этом, признался себе Адамберг, шевеля ногами между небом и землей, не было никакого смысла. Из-за женщины, на которую никто не взглянул при жизни, погибли два человека, приложившие столько усилий, чтобы добраться до ее головы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100