На концерте.
– А, – сказал Данглар, тяжело поднимаясь. – Ищете стрелочника?
– Куда мне, капитан. Я довольствуюсь тем, что сижу с ребенком, пока она играет.
– Майор. Я уже майор. Помните, вы присутствовали на торжественной церемонии. Что за концерт? – спросил Данглар, принимавший близко к сердцу все, что касалось Камиллы.
– Что-то важное, наверняка. Британский оркестр древних инструментов.
– «Leeds Baroque Ensemble»?
– Что-то в этом роде, – подтвердил Адамберг, который не мог запомнить ни одного английского слова. – Только не спрашивайте, что она исполняет, я понятия не имею.
Адамберг встал, накинул промокший пиджак на плечо.
– В мое отсутствие смотрите за котом, за Мортье, за покойниками и за настроением лейтенанта Ноэля, оно у него все хуже и хуже. Я не могу разорваться.
– О чем разговор, ведь вы заделались любящим отцом, – проворчал Данглар.
– Я вас за язык не тянул, капитан.
Адамберг всегда с удовольствием выслушивал брюзгливые упреки Данглара, признавая, как правило, их обоснованность. Майор, как хорошая наседка, уже столько лет воспитывал один пятерых детей, а до Адамберга только сейчас дошло, что новорожденный имеет к нему какое-то отношение. Спасибо еще, имя его запомнил. Тома Адамберг, или Том. Данглар засчитал очко в его пользу, он всегда был уверен, что комиссар небезнадежен.

VIII

За сто тридцать шесть километров, которые отделяли Адамберга от деревни Аронкур в департаменте Эр, его одежда успела высохнуть в машине. Ему оставалось только разгладить ее ладонью, принять пристойный облик и найти бар, где он мог бы в тепле дожидаться назначенного часа. Примостившись на видавшей виды банкетке перед кружкой пива, комиссар изучал группу мужчин, которые с шумом заполнили весь зал, прервав его сладкую дремоту.
– От такого, хочешь, скажу? – спросил высокий блондин, приподняв кепку одним движением большого пальца.
«Хочешь не хочешь, – подумал Адамберг, – этот все равно скажет».
– От такого, я тебе скажу… Во рту пересыхает.
– Во-во, Робер, – одобрил его сосед, наполняя щедрым жестом шесть бокалов.
Значит, высокий, словно топором деланный блондин, звался Робером. И у него пересохло во рту. Настало время аперитива, мужики втянули голову в плечи, сомкнули пальцы на бокалах, угрожающе выставили подбородок. Деревенский колокол пробил час торжественного собрания мужей, час сентенций и многозначительных кивков, возвышенной и потешной сельской риторики. Адамберг знал ее наизусть. Он родился в ее музыке, вырос под ее патетические звуки, помнил ее ритмы и темы, вариации и контрапункты, узнавал главных исполнителей. Робер взмахнул смычком, и оркестранты тут же расположились согласно принятому и неколебимому порядку.
– Я больше тебе скажу, – заявил мужчина слева. – От этого не просто во рту пересыхает, но и голова кругом идет.
– Во-во.
Адамберг повернулся, чтобы рассмотреть человека, на которого была возложена нелегкая, но столь необходимая обязанность размечать, словно щипком контрабаса, все повороты в беседе. Худой коротышка, мальчик для битья. Само собой, здесь как и везде.
– Тот, кто это сделал, – сообщил сутулый верзила в дальнем конце стола, – просто нелюдь какая-то.
– Животное.
– Хуже.
– Во-во.
Вступление и тема. Адамберг вынул вздувшийся от сырости блокнот и принялся зарисовывать лица музыкантов. Вылитые нормандцы, чего уж тут. Он узнавал в них черты своего друга Бертена, потомка Тора-громовержца и по совместительству хозяина кафе на парижской площади. Квадратная челюсть, высокие скулы, светлые волосы и ускользающий взгляд бледно-голубых глаз. Адамберг впервые ступил на землю промозглых лугов Нормандии.
– Я считаю, – снова подал голос Робер, – это дело рук какого-нибудь юнца. Маньяка.
– Маньяк не обязательно юнец.
Контрапунктом выступал самый пожилой из собравшихся, он сидел во главе стола. Все лица с выражением крайней заинтересованности обернулись к нему.
– Потому что молодой маньяк стареет, и из него получается пожилой маньяк.
– Как посмотреть, – пробурчал Робер.
Роберу выпала сложная, но столь же нужная роль – оппонировать старику.
– Так и посмотреть. Тот, кто это сделал, – маньяк, и точка.
– Дикарь.
– Во-во.
Повторение темы и ее развитие.
– Потому что убийство убийству рознь, – вмешался сосед Робера, не такой блондин, как все остальные.
– Как посмотреть.
– Так и посмотреть, – отрезал старик. – Парень, который это сделал, хотел убить, ясно? Два выстрела в бок, и готово. Он даже тело не тронул. Знаешь, кто он после этого?
– Убийца.
– Во-во.
Адамберг прекратил рисовать и прислушался. Старик повернулся и скользнул по нему взглядом.
– Вообще-то, – сказал Робер, – Бретийи – не совсем наш район, до него километров тридцать, как ни крути. Что нам с того?
– Мы опозорены, Робер, вот что.
– Я думаю, убийца не из Бретийи. Тут поработал парижанин. А ты как думаешь, Анжельбер?
Старика во главе стола звали, следовательно, Анжельбер.
– Ну, парижане еще большие маньяки, чем все остальные.
– При такой-то жизни.
За столом воцарилось молчание, и несколько лиц украдкой обернулись на Адамберга. В час собрания мужей чужака неминуемо заметят, изучат, потом примут или отвергнут. В Нормандии, как и везде, только в Нормандии, наверно, в большей степени, чем где бы то ни было.
– С чего вы взяли, что я парижанин? – спокойно спросил Адамберг.
Старик показал подбородком на книгу, лежавшую на столике комиссара рядом с кружкой пива.
– Билетик, – пояснил он. – Который у вас вместо закладки. Билетик парижского метро. Что мы, слепые?
– Я не парижанин.
– Но и не здешний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100