"В одном номере — в одном номере — давай посмотрим… задушенная топ-модель, младенец, сброшенный с крыши высотного здания, дети, убитые в метро, коммунистическая сходка, замочили крупного мафиози, нацисты, — он возбужденно листает страницы, — больные СПИДом игроки в бейсбол, опять какое-то говно насчет мафии, пробка, бездомные, разные маньяки, педики на улицах мрут как мухи, суррогатные матери, отмена какой-то мыльной оперы, дети проникли в зоопарк, замучили несколько животных, сожгли их заживо…, опять нацисты… Самое смешное, что все это происходит здесь, в этом городе, а не где-нибудь там, именно здесь, вот какая фигня, ну-ка подожди. Опять нацисты, пробка, пробка, торговля детьми, дети на черном рынке, дети, больные СПИДом, дети-наркоманы, здание обрушилось на грудного ребенка, дети-маньяки, автомобильная пробка, обвалился мост…"
Прайс умолкает, переводит дыхание и спокойно говорит, глядя на попрошайку на углу Второй и Пятой: «Двадцать четвертый за сегодня. Я считал». Потом, не поднимая глаз, спрашивает: «Почему ты не носишь с серыми брюками темно-синий шерстяной пиджак?» На Прайсе шестипуговичный костюм от Ermenegildo Zegna (шерсть с шелком), хлопчатобумажная рубашка с двойными манжетами от Ike Behar, шелковый галстук от Ralf Lauren и кожаные остроносые ботинки от Fratelli Rossetti. Он уткнулся в Post . Там относительно интересная история о том, как двое людей таинственно исчезли с вечеринки, проходившей на яхте одной нью-йоркской полузнаменитости, пока судно кружило вокруг острова. Никаких следов, только пятна крови и три разбитых стакана из-под шампанского. Подозревают, что дело нечисто, — по характерным царапинам и зазубринам на палубе полиция полагает, что орудием убийцы был мачете. Тела не обнаружены. Подозреваемых нет. Прайс завелся ещё за обедом, не угомонился он и во время партии в сквош, и продолжил выступление в баре «Harry's». Там после трех виски J&B с содовой он перешел на cчета Фишера, которыми занимается Пол Оуэн. Прайс не может заткутьсязаткнуться.
— Болезни! — восклицает он, и его лицо кривится от боли. — Есть теория, что, если ты подхватил СПИД, переспав с инфицированным человеком, то можешь заодно подхватить что угодно , даже то, что вирусом не передается, — болезнь Альцгеймера, мускульную дистрофию, гемофилию, лейкемию, анорексию, рак, склероз, муковисцидоз, церебральный паралич, диабет, дислексию, господи, — от пизды можно заработать дислексию…
— Я не уверен, но, по-моему, дислексия не вирус.
— Кто его знает? Они не знают. Это еще надо доказать.
Снаружи, на тротуаре, черные разжиревшие голуби дерутся за остатки хот-догов перед киоском Gray's Papaya, трансвеститы лениво наблюдают за ними, полицейская машина бесшумно едет не в том направлении по улице с односторонним движением, небо низкое и серое.
Из такси, которое остановилось напротив, какой-то парень, очень похожий на Луиса Керрутерса, машет Тимоти рукой. Тимоти не отвечает на приветствие, и парень (волосы зачесаны назад, подтяжки, очки в роговой оправе) понимает, что обознался, и возвращается к своему номеру USA Today . По тротуару с плеткой в руках бредет отвратительная бездомная старуха, потупив взор. Она щелкает плеткой, но голуби не обращают на нее внимания, продолжая клевать и отчаянно драться за остатки хот-догов. Полицейская машина исчезает на въезде в подземную стоянку.
"Но когда ты доходишь до того, чтобы абсолютно, полностью принять окружающий мир, когда ты как-то настраиваешься на это безумие, и все обретает смысл, а потом вдруг — раз , и мы получаем какую-нибудь мудацкую сумасшедшую негритянку-бомжиху, которой на самом деле нравится — послушай меня, Бэйтмен, — ей нравится жить на улице, на этих вот улицах, посмотри, вот на этих , — он показывает в окно, — а наш мэр не желает считаться с ее желанием, не дает этой суке сделать по-своему… господи боже… не дает этой ебаной суке замерзнуть насмерть, помогает ей выбраться из самой ею же созданной нищеты, и, видишь — ты опять там же, откуда начал, растерянный, охуевший… Двадцать четыре, нет, двадцать пять… А кто будет у Эвелин? Подожди, дай угадаю." Он поднимает руку с безукоризненным маникюром, — "Эшли, Кортни, Малдвин, Марина, Чарльз… я пока прав? Может быть, кто-то из «богемных» друзей Эвелин, из этих художников из Ист-Виллидж. Ну, ты понимаешь, о ком я… Они спрашивают у Эвелин, нет ли у нее хорошего белого шардоне…"
Он хлопает себя рукой по лбу, закрывает глаза и бормочет сквозь зубы:
— Все — ухожу. Бросаю Мередит. Она просто заставляет меня любить ее. Меня достало. Почему я только сейчас понял, что она — типичная ведущая телешоу?… Двадцать шесть, двадцать семь… Я говорю ей, что я — человек чувствительный. Я ей говорил, что очень расстроился, когда разбился «Челленджер» … чего ей еще надо?! Я человек нравственный и терпимый, я доволен жизнью, я смотрю в будущее с оптимизмом — ты ведь тоже?
— Разумеется, но…
— А от нее я получаю одно дерьмо … Двадцать восемь, двадцать девять, ебаный в рот, да тут у них просто гнездо . Говорю тебе…
Он вдруг замолкает, словно задохнувшись, — наверное, вспомнил о чем-то важном, — и, отвернувшись от очередной рекламы «Отверженных» , спрашивает:
— Ты читал о ведущем того телешоу? Который убил двух подростков? Пидор и извращенец. Смех да и только.
Прайс ждет реакции. Ее нет. И вдруг уже Вест Сайд.
Он просит таксиста остановиться на углу 81-ой и Риверсайд, поскольку по улице нет проезда.
— Чтобы не объезжать… — начинает Прайс.
— Может, я по-другому объеду, — говорит шофер.
— Не надо.
И чуть потише, но все же достаточно громко, стиснув зубы и без улыбки:
— Мудила ебаный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23