Мы с Ришаром обошли весь вулкан и его окрестности, определяя природу лав, собирая образцы возгонов в отложениях фумарол, измеряя температуру, беря химические пробы газов, выделявшихся из трещин и отверстий, повсюду пронизывавших вулканическое поле.
С первого же взгляда худощавое, загорелое лицо Ришара мне стало очень симпатично. Нас объединяла общая страсть, и уже одного этого было достаточно, чтобы между нами возникло взаимное доверие и завязалась тесная дружба.
Первым делом мы посетили кратер. У меня уже выработалось обыкновение подниматься на конус ежедневно, чтобы посмотреть, что делается в воронке. Энтузиазм, проявленный этим флегматичным, чрезвычайно сдержанным человеком, в продолжение 20 лет занимавшимся изучением вулканов всего земного шара, дал мне понять, как необычно и важно для человека, близко знакомого с вулканами, видеть, что представляет собой кратер во время извержения.
На протяжении двух недель, проведенных вблизи вулкана Китуро, мне пришлось наблюдать значительные колебания его взрывной энергии. В относительно спокойные периоды выбрасываемый материал поднимался кверху лишь немного выше краев кратера, тогда как в бурные периоды полет бомб достигал почти 100 метров. Обычно такие вариации приписывают колебаниям во взрывном потенциале вулканического аппарата, но непосредственное наблюдение кратера в разные моменты извержения позволило мне сделать вывод, что выбрасываемая лава достигает всегда одной и той же высоты от поверхности магмы, но что сам уровень этой поверхности подвержен мгновенным и значительным изменениям. Например, сегодня лава почти наполняет кратер, и взрывы подбрасывают ее очень высоко над бортами, а завтра она может почти совершенно исчезнуть, оставив пустой огромную воронку глубиной больше 100 футов, на дне которой краснеет отверстие жерла; в такие дни высота полета бомб не превышает двух или трех человеческих роста над краями кратера.
3 мая вечером, судя по яркости света, падавшего на дым султана, и по силе взрывов, мы решили, что уровень лавы в кратере повысился, и нам захотелось ночью подняться на дышавшую огнем вершину. Незадолго до наступления коротких тропических сумерек мы отправились по тропинке, которую я недавно распорядился прорубить в лесу, чтобы не делать крюк по большой трещине.
Спустившись в гущу зарослей кустарника (все, что осталось от прежней долины), мы вступили на потоки лавы типа глыбовой. Поверхность охлаждения этих лав обычно довольно гладкая. Но здесь она была так разбита и разворочена последующим после ее затвердения напором, что хаос огромных глыб, то поставленных вертикально, то наклоненных, то нависающих, придавал ей облик глубокой лавы, называемой на Гавайях «аа», а в Оверни – cheires. Такого типа лавы настолько трудны для пересечения, что в вулканических районах Нового Света они носят название malpais или bad lands (дурные земли).
Тропинка огибала самые трудные места и была хорошо отмечена слоем мелких лапилли, царапавших нам все время ноги. Попадались совершенно прямолинейные участки длиной больше 10 шагов, чаще же, чтобы обойти плиты с режущими краями или готовую рухнуть груду камней, нужно было с осторожностью следовать изгибам тропинки, иногда делавшей на расстоянии 3 метров до 10 резких поворотов.
Через 10 минут мы проникли в область, расположенную на южной стороне вулкана; она была целиком погребена под слоем пепла толщиной в несколько метров. В центре этой пустыни черных лавовых дюн одиноко стояла рощица превращенных в скелеты деревьев, патетически вздымавших к нему свои иссохшие ветви.
В ожидании ночи мы остановились на отдых у подножия конуса. Вокруг его вершины под пламенеющим небом, распластав мощные крылья, все время реяли птицы; кровавый свет придавал призрачный вид странному кругу, описываемому ими над кратером.
Стена, на верху которой мы стояли, раскалилась, к самому ее краю мы подойти не могли: нестерпимый жар удерживал нас на расстоянии трех-четырех шагов.
Необходимость сделать измерения и произвести наблюдения вывела нас из оцепенения. Приходилось протягивать приборы на всю длину руки, чтобы приблизить их к кратеру на такое расстояние, где лица уже не выдерживали. Руки, конечно, жгло немилосердно.
Пироскоп показал температуру лавы около 1150° (по Цельсию) и даже 1200°. Температура воздуха, зараженного сернистыми и хлористоводородными парами, в том месте, где мы стояли, моментами достигала 70°, а метром дальше превышала 80°.
В ту ночь оказалось совершенно невозможным подойти к самому краю кратера, где температура, вероятно, была намного больше 100°, и склониться над огненной лавой, поверхность которой находилась едва в 6–7 метрах от краев кратера. Мы пробыли наверху 10, а может быть, 20 минут и были не в силах оторвать глаз от этого жуткого и великолепного зрелища. Ослепительное сияние огненно-жидкой лавы, не встречая соперничества дневного света, свободно пронизывало фиолетовые дымы и властно царило в ночной тьме.
Между тем нашим ногам сильно доставалось от перегретой почвы, а, кроме того, лапилли и бомбы угрожающе сыпались вокруг. Инстинкт самосохранения, уже с самого начала подстрекавший нас к бегству, в конце концов победил. Каждая секунда была новым испытанием для нервов, а опьянение красотой и грандиозностью картины тесно переплеталось с не оставлявшим нас ни на миг паническим страхом.
Застегнув сумки, мы повернулись спиной к котлу, который, наверное, пришелся бы по душе макбетовским ведьмам, и стали спускаться по внешнему склону. На полдороге, споткнувшись оба разом и растянувшись бок о бок, мы лежали и смеялись, как вдруг, оглянувшись назад, с радостью, не лишенной ужаса, увидели, как огромный столб огня вырвался из кратера и упал густым градом как раз на том месте, где мы стояли несколько минут назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43