Но я был порождением пост-курящей эры, и мне следовало воздержаться от сигарильос. Я чувствовал себя так, словно какой-то докембрийский папочка 50-х годов запер меня в шкафу с пачкой Мальборо, которую я должен был выкурить до конца. Во рту было чудовищно сухо, и я просто умирал от жажды. Мне страшно хотелось напиться из гигантских рукавов, поникших в руках пожарных, которых доброхоты из ДПЛА послали приглядывать за нашим маленьким инферно.
С гнусным привкусом пепельницы во рту, я даже не озаботился сам начать пожар. Предоставил эту честь моей помощнице с милой улыбкой.
Я просто пробормотал: "Действуй."
Она щелкнула громадным, в стиле доктора Франкенштейна переключателем, и галлоны ускорителя, которым мы спрыснули обреченный дом, вспыхнули. От огня пришла волна приятного тепла, дойдя до нас сквозь прохладный воздух ночной пустыни через несколько секунд после того, как первые языки пламени вырвались из окон бунгало.
Нестройный вопль радости послышался от команды, вознагражденной наконец за грязную работу подготовки в течении двух долгих августовских дней. Шестеро из них держали ручные цифровые камеры. Еще четыре закрепленные камеры снимали дом с главных направлений, обеспечивая х-у координаты для привязки шатких картинок с ручных камер.
Шестеро камер-жокеев лихо рванулись настолько близко, насколько позволял жар, стараясь записать всплески и скачки пламени. Они пытались захватить особо драматические подробности: стропила, рушащиеся в ливне искр, взрывающийся карман запертого воздуха. Нам хотелось ухватить особый блеск этого пожара, чтобы художественный директор "Falling Man" мог обойтись без хитроумных алгоритмов распространения огня, которыми пользуются все другие FX-компании. Мы хотели чего-нибудь уникального, почти реального.
Словно ученые девятнадцатого века, делающие фотографии духов, мы пытались запечатлеть душу этого пожара.
Помощница, которой я позволил начать пожар, положила руку мне на плечо. Я повернул голову, и был поражен явной пироманиакальной радостью в ее глазах. Прикосновение женщины было бессознательным, несексуальным, и я увидел, что ее двадцати-с-чем-то-летняя невинность записана на ее лице танцующим огнем, и своим изнуренным, тридцати-с-чем-то-летним разумом предпочел ее самому пожару. Я смотрел на нее, пока сильный треск и внезапный вздох команды не вернул мой взгляд обратно к пожару.
Один угол дома грозил обрушиться.
Клуб огня вырвался из фундамента, жадным языком лизнув по схождению двух стен. Поддерживающая балка, скрытая за этой колонной огня, наверное, была из сырой, свежей древесины, она зашипела, со взрывом выбросив пар и искры. И начала гнуться, скручиваться, корчась, словно змея, запертая в цилиндре из газа и плазмы.
"Классный кадр!", крикнул я, махая, чтобы все переносные камеры перебежали на эту сторону. Я тяжело задышал, сердце забилось, и похмелье от сигарильос внезапно прошло. Я пробежал несколько шагов в сторону дома. Даже на этих немногих метрах температура заметно возросла, пламя теперь водило тяжелой, палящей рукой по моему лицу. Оно сушило мои контактные линзы, которые жестоко сжимали глазные яблоки, словно маленькие полусферические когти.
Я чувствовал себя так, словно я пробуждаюсь из долгого сна, словно осознаю изысканные подробности вещного мира после продолжительного пребывания в ВР.
Я повернулся к помощнице, следовавшей за мной, и прокричал: "Вот почему мы делаем это!"
Она кивнула, ее зрачки были широки, словно нули на стодолларовой банкноте.
Один из камер-жокеев припал на колени прямо передо мной, его маленькая камера жужжала, как испуганная пчела.
"Дай-ка мне эту штуку!", сказал я.
Для последних слов это мило, вам не кажется?
Я вжал один глаз в видоискатель, крепко зажмурил другой, предохраняя его от жара, и двинулся вперед. Я подобрался еще ближе, теперь жар ощущался горячим ветром.
Объекты в видоискателе кажутся дальше, чем на самом деле.
Кто-то предостерегающе крикнул, но это был мой кадр.
В ограниченном поле зрения камеры я не видел всего. Но предполагаю, что угловая балка сломалась у основания и выпала наружу, вытолкнутая газами, запертыми в ее сырой древесине, а может каким-нибудь случайным взрывом внутри дома.
Она выскочила наружу, шипящая, пламенная рука, и мощно ударила меня там, где я стоял на коленях, закрываясь рукой от бушующего огня. Меня убил не огонь, а всего лишь прозаическая кинетическая энергия. Мой труп почти совсем не обгорел.

***

Дьявол (он же Вельзевул, Сатана, и артист, ранее известный под именем Принц Тьмы) принял меня в офисе весьма напоминающем клетушку моего отца, когда он работал на IBM. Здесь была такая же кайма липучек по бокам широкого старого монитора с катодно-лучевой трубкой, ритмичное чавканье фотокопира в углу, изобилие бумаг повсюду, как в эпоху до электронной почты, и сам Старый Чесака сидел в синем костюме, белой рубашке и красном галстуке.
Только костюм на нем выглядел лучше, чем на моем папочке.
Он приветственно кивнул. Не было нужды в представлениях, я точно знал, кто он такой. Кроме всего прочего, это же был сам Дьявол. Лукавая улыбка, обольстительная грация, проявляемая даже в до-эргономическом офисном кресле, беспримесная красота лица — все делало очевидным его происхождение из падших ангелов. Я не сомневался, что все это реально.
Только IBM-окружение казалось здесь несколько странным.
"Это что, какой-то иронический вид наказания?", спросил я, представляя себе вечность, заполненную писанием кода на Коболе и ношением галстука на службе.
1 2 3 4 5 6 7 8