— У него есть шпага, — с презрением ответила она.
— К чертям! — воскликнул он, ломая свои пальцы от бешенства. — Мы боялись его шпаги? Нет, это потому, что у него было предписание кардинала, — потому что у него была одинаковая с нами власть. Это потому, что у нас не было выбора.
— А если так, то почему вы теперь выдаете его? — спросила она.
Он произнес громкое проклятие, чувствуя, что получил меткий удар.
— Вы, должно, быть не в своем уме, — сказал он, вытаращив на нее свои глаза. — Неужели вы не видите, что я говорю правду? Посмотрите на него! Посмотрите на него, я говорю! Выслушайте его! Отчего он сам ничего не говорит в свою защиту.
Она все еще не смотрела на меня.
— Уже поздно, — холодно ответила она. — И мне нездоровится. Если вы кончили, — быть может, вы оставите меня, сударь?
— О Боже! — воскликнул он, пожимая плечами и скрежеща зубами в бессильной ярости. — Вы совсем с ума сошли! Я вам сказал правду, а вы не верите ей. Но теперь будь, что будет, мадемуазель. Больше мне нечего сказать. Теперь вы сами увидите!
И, не говоря больше ни слова, он поклонился ей, повернулся и пошел по дорожке. Сержант последовал за ним, размахивая фонарем. Мы остались одни. Лягушки квакали в пруду, летучая мышь кружилась вокруг нас; дом, сад — все дышало ночным безмолвием, как и в ту ночь, когда я в первый раз пришел сюда.
Как бы я желал никогда не являться сюда — таков был крик моего сердца. Как бы я желал никогда не видеть этой женщины, благородство и доверчивость которой заставляли меня гореть от стыда. Этот грубый, жестокий солдат, который только что ушел, и тот имел сердце, чтобы чувствовать мою низость, и нашел слова, чтобы проклясть меня. Что же в таком случае сказала бы она, если бы знала всю правду? Кем бы я тогда был в ее глазах? Как она будет вспоминать обо мне в течение всей своей жизни?
Если бы знала, говорю я. Ну а теперь? Что она думала в этом момент, когда молча, погруженная в раздумье, стояла около каменной скамьи, отвернув от меня свое лицо? Вспоминала ли она слова лейтенанта, подгоняя к ним факты прошедшего, присоединяя то или другое обстоятельство? Не начинала ли она видеть меня в настоящем свете? Эта мысль мучила меня. Я не мог оставаться в неизвестности. Я подошел к ней и тронул ее за рукав.
— Мадемуазель, — сказала я голосом, который звучал хрипло и неестественно для меня самого. — Вы верите этому?
Она вздрогнула и повернулась ко мне.
— Простите, — пролепетала она, проводя рукою по лбу. — Я забыла, что вы здесь. Верю ли я… чему?
— Тому, что этот человек сказал про меня, — пояснил я.
— Он? — воскликнула она и затем странно посмотрела на меня. — Верю ли я этому, сударь? Слушайте, — порывисто продолжала она. — Идемте со мною, и я вам покажу, верю ли я.
Говоря это, она повернулась и вошла в дом через полуоткрытую дверь гостиной. В комнате было темно, но она смело взяла меня за руку и повела по коридору, пока мы не достигли ярко освещенного зала, где в очаге весело пылал огонь. Все следы недавнего пребывания солдат исчезли. Но комната была пуста.
Она подвела меня к очагу и здесь, превратившись из туманной фигуры, которую представляла в темном саду, в живую, красивую женщину с чувственными губами, с блестящими глазами, с ярким румянцем на щеках и сильно вздымавшейся грудью, — сказала мне дрожавшим голосом:
— Верю ли я этому? Я вам скажу! Мой брат скрывается в хижине за стогом сена, в четверти мили от деревни по Ошской дороге. Теперь вы знаете то, что неизвестно никому, за исключением меня и мадам. В ваших руках находится его жизнь и моя честь, и теперь вы знаете также, господин де Беро, верю ли я этой сказке.
— Боже мой! — воскликнул я и, не будучи больше в состоянии вымолвить ни слова, молча глядел на нее, пока ужас, светившийся в моих глазах, не сообщился и ей. Она задрожала и отступила от меня.
— Что такое? Что такое? — прошептала она, ломая себе руки.
Румянец покинул ее щеки, и она пугливо оглянулась кругом.
— Здесь никого нет?
Я весь дрожал, как в лихорадочном припадке.
— Нет, мадемуазель, здесь никого нет, — ответил я и поник головою на грудь, изображая статую отчаяния.
Будь у нее хоть капля подозрения, хоть капля недоверия, мой вид должен был открыть ей глаза. Но ее ум и душа были так благородны, что, однажды раскаявшись в дурных мыслях, она уже была совершенно недоступна сомнению. Веря, она доверялась человеку безусловно.
— Вы нездоровы? — спросила она вдруг. — Вас беспокоит ваша старая рана? Я угадала, сударь?
— Да, мадемуазель, вы угадали, — чуть слышно ответил я.
— Я позову Клона, — вскричала она. — Ах, бедный Клон!.. Его уж нет… Но здесь Луи. Я позову его, и он даст вам что-нибудь.
Прежде чем я успел остановить ее, она вышла из комнаты, а я в изнеможении прислонился к столу. Тайна, для раскрытия которой я зашел так далеко, была наконец моя. Я мог теперь отворить дверь, выйти среди ночи из дома и воспользоваться своим знанием. И все-таки я чувствовал себя несчастнейшим из смертных. Пот выступил у меня на лбу; мой взор растерянно блуждал по комнате. Я повернулся к выходу, одержимый безумной мыслью бежать, — бежать от нее, бежать из этого дома, бежать от всего.
Я даже сделал шаг к двери, как вдруг послышался стук. На этот стук отозвалась каждая клеточка моего тела, я вздрогнул и остановился. Несколько секунд я неподвижно стоял посреди комнаты и глядел на дверь, словно передо мною явилось привидение. Затем, довольный помехою, довольный тем, что я могу чем-нибудь облегчить напряженное состояние моих чувств, я подошел к двери и распахнул ее.
На пороге озаренный ярким светом очага, падавшим из-за меня, стоял один из моих слуг, которых я привез с собою из Парижа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62