– Тс… Со мной будет Симон.
Но когда я обернулся, чтобы приказать Симону, его не оказалось. В ранние утренние часы человек, особенно если он не успеет выспаться, чувствует упадок духа. Поэтому отсутствие Симона меня ничуть не удивило: бедный парень очевидно струсил. Поэтому я только укрепился в решимости не подвергать Ажана опасности. Наконец мне, хотя и с большим трудом, удалось убедить его, что я или пойду один, или вовсе никуда не выйду. Он удовольствовался тем, что заставил меня надеть свои латы. Я охотно взял их: было вероятно, что я мог подвергнуться нападению раньше, чем доберусь до замка. Затем, так как было уже около семи, я расстался с Ажаном, обменявшись с ним дружескими объятиями, и вышел на улицу, спрятав меч под плащ.
Город, утомленный поздним гуляньем, был еще погружен в глубокий сон. Утро было пасмурное, но довольно теплое. Темные облака заволакивали небо. Флаги, развевавшиеся вчера так весело, сейчас уныло свешивались вдоль столбов. Я медленно подвигался вперед, осматриваясь по сторонам. Народу на улицах было еще очень мало: я благополучно добрался до ворот замка. Здесь были уже слабые признаки жизни: офицеры и солдаты сновали взад и вперед; было тут и несколько придворных по долгу службы. Нищие во множестве собрались за ночь. Среди них я, к великому своему изумлению, увидел Симона Флейкса, который расхаживал взад и вперед, держа в поводу моего коня. Увидев меня, он передал поводья какому-то мальчишке, а сам подошел ко мне и с раскрасневшимся от волнения лицом начал доказывать, что четыре ноги всегда лучше, чем две. Мне некогда было говорить: я был поглощен мыслью о приемной дворца и о том, что буду говорить там. Я ласково кивнул ему, делая знак, чтобы он шел за мной. В эту минуту меня окликнули часовые. Я ответил, что мне надо отыскать Крильона. Часовые пропустили меня. Подвигаясь дальше, я настиг трех путников, которые, по-видимому, направлялись туда же, куда и я. Один из них был якобинец. При виде его одеяния, черного с белым, которое напомнило мне отца Антуана, я содрогнулся. Другой, чьих взглядов я старался избегать, был ля Гесль, казначей короля. Третий был мне незнаком. Благодаря присутствию ля Гесля наш отряд прошел через главный сторожевой пост, не подвергнувшись опросу; затем мы прошли через целый ряд проходов и коридоров, беседуя друг с другом. Так мне удалось, закутав лицо, пробраться неузнанным до самой передней. Она оказалась почти пустой. Я спросил у привратника про Крильона и к великому своему прискорбию узнал, что его здесь не было.
Это известие поразило меня, как громом. Тут только я осознал всю опасность своего положения. Лишь благодаря раннему часу и тому, что пока никто не обращал на меня внимания, я и мог находиться здесь. Но меня каждую минуту могли узнать; наконец, могли спросить, о моем имени. А запертые двери королевских покоев, охраняемые бесстрастными часовыми, более отдаляли меня от милосердия короля, чем если бы я находился в Париже или за сотни верст. Я молча подошел к окну, стараясь скрыть овладевшее мной огорчение и тревогу, чтобы избегнуть любопытных взоров и собраться с мыслями. Одновременно я продолжал внимательно следить за всем, что происходило в комнате. Из покоев короля вышел цирюльник, держа в руках серебряную чашу с водой для бритья; он постоял с минуту на месте и снова вошел к королю с важным видом. Часовые молча позевывали на своих постах. Офицер показался на минуту, обвел всех подозрительным взглядом и снова скрылся. Вошел ля Гесль и остановился возле меня, разговаривая с якобинцем, бледное, нервное лицо которого и торопливые движения напомнили мне Симона Флейкса. Монах держал в руках письмо или прошение и, казалось, учил его наизусть: губы его торопливо шептали. Падавший на него из окна свет позволял различать его особенную бледность и изможденный вид. Я не обратил на это внимания, предположив в нем фанатика, умерщвляющего свою плоть: таких было множество среди якобинцев. Вообще же он мне не понравился; и я охотно переменил бы место, чтобы избавиться от этого соседства.
Пока я предавался размышлениям, вошло новое лицо и, подойдя прямо к ля Геслю, пошепталось с ним. Тот подозвал к себе монаха и поспешно пошел к двери. Якобинец последовал за ним. Между тем внимание вновь прибывшего уже было отвлечено в другую сторону, и он не замечал знаков, делаемых ему ля Геслем. Я тотчас сообразил, что мне делать. Призвав на помощь все свое мужество, я пошел за монахом. Услышав за собой шаги, последний обернулся и подозрительно посмотрел вокруг себя. Лицо его казалось так ужасно и отвратительно, что я отшатнулся: мне почудилось, что передо мной дух отца Антуана. Но якобинец не сказал ни слова, отвернулся от меня и продолжал свой путь. Я, собрав всю свою храбрость, последовал за ним. Так мы благополучно прошли мимо привратника, и я очутился в присутствии того, кто минуту тому назад казался мне настолько же недосягаемым, насколько необходимым для моего спасения. Но не один этот успех заставил мое сердце забиться надеждой. Когда я вошел, король разговаривал с кем-то, и веселый звук его голоса, казалось, обещал милостивый прием. Король, полуодетый, сидел на стуле в отдаленном конце комнаты, окруженный пятью-шестью приближенными; остальная свита стояла у дверей. Я поспешил также пробраться к дверям и смешался с толпой.
Ля Гесль сделал движение вперед, но, видя, что король не обращает на него внимания, снова попятился. Однако король заметил его.
– А, Гесль! – воскликнул он добродушным тоном. – Это вы? А что же, разве ваш приятель не с вами?
Казначей выступил вперед вместе с монахом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147