п., и т. д., тем не менее, предупредил, что это помилование – не только первое, но и последнее: если Гернут попадется на грабеже еще раз, каторги ему не миновать. Говорят, что придя домой, Кларин жестоко избил сына, как бы возмещая таким образом все годы, когда воспитание Гернута было «запущено». В последующие месяцы Гернута не видели ни в кабаках, ни у гулящих девок – он исправно, от зари до зари, трудился в поле вместе с отцом и братьями, но едва ли можно было бы в эти дни прочесть на его лице радость. Он работал, потому что ему не оставили выбора. Отец теперь держал его в ежовых рукавицах – и выпускать, похоже, не собирался. Чтобы окончательно наставить сына на путь истинный, Кларин едва ли не насильно заставил его жениться. Жену для сына он подыскал подходящую – не очень красивую, но и не уродливую, не из богатой семьи, но и не из бедной, крепко сбитую, трудолюбивую, с властным характером – как раз такую, какая, по мнению Кларина, должна была сделать из его непутевого сына нормального человека. О любви не шло и речи, и девушка также явно не пребывала в восторге от своего жениха, но пока держала язычок за зубами. Породниться с одной из самых богатых семей в округе – удача, от которой глупо отказываться; она понимала, что вряд ли сможет рассчитывать на лучшую партию. Стерпится – слюбится. Конечно, в свое время она мечтала совсем не об этом. Как и всем ее подругам, ей снились молодые аристократы, сыновья графов или даже принцы… Но, подобно большинству своих подруг, будущая жена Гернута умела не только мечтать, но и трезво смотреть на вещи. И она, как и Кларин, нимало не сомневалась в том, что со временем сумеет сделать из своего мужа хорошего семьянина.
Вскоре после помолвки Гернут сумел ускользнуть из дома – в виду близящейся свадьбы ему позволили устроить себе последний в этой жизни выходной. В кабаке с горя он напился со своими дружками – с теми, кого не замели во время облавы. Тогда же, по пьяни, забыв про страх перед отцом, Гернут пригласил их на свадьбу. Кларин и в самом деле не обрадовался, когда увидел, какие гости заявились на порог его дома. Но, решив не омрачать праздника, он отложил выяснение отношений с сыном до завтрашнего дня, и гнать незваных гостей не стал… И, как оказалось – зря.
– …и, говорят, лиходеи эти, – продолжала Элиза, – стали, значит, Февлушку к себе зазывать, а когда та не пошла – силой потащили. Она – кричать. Тут ее отец с братом выскочили, ну и ушибли там кого… вроде. А те, значит, за ножи взялись. Но тут уж прочие гости подоспели, помогли… насилу их растащили. Ставла, говорят, порезали… Ох, и устроит же теперь Кларин жизнь своему сынку медовую… ох, устроит!..
Февла, как и отец ее, и брат, были работниками Кларина и обитали в его доме. Ставл когда-то был моряком, но потом, когда умерла его жена, пошел в батраки. Второй раз он так и не женился. Его сын, здоровенный детинушка – кровь с молоком – вот уже второй год собирался завербоваться в солдаты, но Ставл каждый раз отговаривал его. Ставлова дочка, Февла – худощавая, угловатая, с рябым лицом – давно засиделась в девицах. Польститься на нее можно было только в густых сумерках и только как следует набравшись…
– Надо бы заглянуть туда сегодня, – вслух размышляла старуха. – Расспросить толком, что да как… Ну, и на невесту глянуть: хороша ли? А то Ульрика и рассказать мне толком ничего не успела. Самой надо посмотреть – любопытно, ужас!.. Да и молодых поздравить…
Ульрикой звалась одна из тех немногих женщин, которых связывали с Элизой почти дружеские отношения. В деревне Элизу не любили, хотя относились терпимо. Их с Лией дом стоял на отшибе, они были бедны, в то время как большинство селян пребывали если не в достатке, то, по крайней мере, не испытывали постоянной нужды в куске хлеба. Жизнь этих двух женщин мало кого интересовала: Элиза Хенброк – седая старуха с темным прошлым, а Лия – слепая, молчаливая и замкнутая девушка. У нее была стройная фигура, но ее лицо, обезображенное застарелыми шрамами, никто бы не назвал красивым.
– Собираешься что-то печь? – спросила Лия.
– Да. Вот, думаю, испеку-ка я хлебца… Давно мы с тобой, дочка, теплого хлебца не кушали…
– Мама?
– Да?..
– Где ты взяла муку?
– Ульрика дала немножко.
Они были бедны, и с каждым годом беднели все больше. Старый двухэтажный дом пустовал – всю мебель, кроме их кроватей, кухонного стола, двух табуреток и любимого кресла Лии, Элиза давным-давно продала. Элиза уже не могла, как в молодости, работать от зари до зари, чтобы прокормить двоих. Дом ветшал – и некому было починить протекающую крышу, поставить новые ставни, законопатить щели, из-за которых по комнатам постоянно гуляли сквозняки… Добрые поселяне, вроде той же Ульрики, помогали им – но есть предел всякой помощи, черта, за которой даже немногие добрые соседи станут избегать их и с сожалением разводить руками в ответ на униженные просьбы Элизы. Последняя иногда со страхом думала о том, что будет дальше, когда прожитые годы совсем согнут ее, и окончательно превратят в беспомощную старуху. Она боялась не столько за себя, сколько за Лию – что станется с незрячей девочкой в этом бездушном мире, безразличном к человеческим бедам? Мир не жесток, но он и не добр – ему просто нет до нас дела. Священники могут говорить о том, что Князья Ада – родоначальники любого зла, а пресветлый Джордайс источает лишь благо, но к земле – и в этом Элиза, разменявшая уже шестой десяток лет, была твердо уверена – ни обитатели ада, ни Джордайс не имеют никакого отношения. Нет никаких злыдней, которые бы строили против людей козни: людьми правит судьба, и каждый в конце концов получает именно то, что заслужил – но происходит так не потому, что наверху есть кто-то, кто карает грешников и награждает праведников, а лишь потому, что ты все равно не унесешь больше того, что сможешь поднять…

2

…Когда Элиза была молода, у нее был возлюбленный, Карэн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14