Нужно было собраться с силами и идти в деревню.
И он, сгибаясь, вымучивая окровавленные руки, пошел по знакомой рыжей тропе, взъерошенной его следами. Князь был тяжелым, съезжал с рук, причиняя новую боль. Приходилось останавливаться, подтягивать кверху немеющие руки, отклоняясь корпусом – Полудин по-прежнему остерегался коварного удара в лицо, – и, немного передохнув, идти вперед. К этим когтям, впившимся в руки, он как будто привык. Прежняя острая боль сменилась жжением и легким зудом. Но тяжелеющий с каждым шагом князь и ружье, бестолково прыгающее за плечами, тревожили более всего.
Со лба, устремляясь в глаза, потек едкий пот. Полудин тряс головой, морщился и, стараясь смахнуть беспокоящие капли, по-мальчишески дул снизу вверх через оттопыренную губу.
Он всматривался в туманную даль тропки, оглядывался, надеясь, что, на его счастье, подвернется какой-нибудь рыболов или охотник. Но было безлюдно, и каким-то вещим чувством, которое посещает человека в минуту особой опасности, Полудин понял, что надеяться ему не на что, – скованный ястребиными наручниками, он должен был проделать свой путь в одиночку.
Мучительно хотелось сойти с торной тропы и, выигрывая время, махнуть наискосок, однако глубокий мох, ямины и поваленные сухие сосны не сулили ничего хорошего. Поразмыслив, Полудин решил не рисковать.
Чтобы лучше сосредоточиться, он стал считать свои шаги, ориентироваться на какую-нибудь лесную вешку: вот пройду сто, двести шагов, доберусь до дуба-раскоряки, до молодой, золотисто распушившейся березки…
Иногда казалось; что куда спокойнее смотреть себе под ноги, чем напряженно, до рези в глазах, вглядываться в медленно подступающие дали.
Где-то невдалеке торжествующе, горласто прокричал петух.
«Еще немного!» – подумал Полудин.
Показался крытый серой щепой сарай Полковника.
Было такое ощущение, что руки вот-вот оторвутся и он бессильно повалится на схватившую его мертвой хваткой птицу.
Князь окаменело затих – казалось, и он дожидается развязки.
Подлечившийся Полковник сидел возле избы на лавочке и, щурясь от яркого солнца, умиротворенно покуривал.
Полудин сделал несколько ватных шагов и устало прислонился к забору.
Полковник, приглядываясь, встал:
– Ты что, домашнего гуся заполевал?
Полудин молчал. Бледное, сведенное мукой лицо говорило, что ему не до шуток. Полковник засуетился:
– Витёк! Ты где? Давай сюда!
И сам торопливо бросился к изнемогающему от боли и ноши Полудину:
– Ястреб? Да я ему сейчас шею сверну!
– Нет! – осадил Полудин Полковника. – Приговоренного к смерти дважды не вешают. Пускай живет.
– Витёк! – беспомощно заорал Полковник. – Кончай выпивать!
В дверном проеме появился краснолицый, торопливо жующий Абориген. Витёк бегло взглянул на Полудина с ястребом и сразу все понял. Не растерявшись, чему-то улыбаясь, он стал уверенно командовать:
– Петрович, давай мешок! Можно старую шапку!
– Кожаные перчатки! Хоть шоферские!
– Одеколону! Лучше водки!
Завязав на голове князя мешковину, Абориген со знанием дела принялся за ястребиные когти: сначала он отогнул два передних, приёмных, вкогтившихся особенно глубоко, потом занялся коренными задними; когда главные когти были высвобождены, остальные, более слабые, отпали без особого труда.
Кровь ястребиного князя смешалась на изодранных руках Полудина с его собственной кровью – казалось, ястреб и человек скрепили свой союз братской клятвой.
…Полудин смазал стволы «Пордэя» кровью раненой птицы, и старинное ружье обрело прежнюю убойную силу и точность.
Абориген выстругал из полена легкие лубки, наложил их на поврежденную кость ястреба, плотно забинтовал и, чтобы тот, беспокоясь, не навредил себе, опутал оба крыла. Птицу поместили в чулан, закрыли окно занавеской: в темноте ястреб держался смирнее, дольше спал. Когда раны на крыле и голени зажили, Абориген, исполняющий при ястребе роль врача и кормильца, отпустил князя на волю…
Полудин, радостно оживленный, с перебинтованными руками, вскоре побывал на лесном кордоне, в избушке Ерофеича. О чем говорили Полудин с Варварой, оставшись наедине, лишь им одним ведомо. После они встречались на Озере, близ июньских, выметавших усатые колосья, хлебов…
Знает только ночь глубокая,
Как поладили они.
Распрямись ты, рожь высокая,
Тайну свято сохрани!..
2005 г.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38