– с надеждой спросил Полудин.
«Да! – прозвучало в его изждавшейся душе. – Сходил бы ты к Ерофеичу один…»
– Да нет! – уверенно сказал Полковник. – Сейчас отправимся на Ямы.
И пока они шли берегом, Полковник, проверяя пробитые к Озеру узкие рыбачьи тропы, несколько раз спускался к воде, щупал резиновым сапогом глубину – словно примеривался, как он замрет завтра на зорьке в своем зеленоватом, под цвет ольшаника, плаще. Полудин, устав дожидаться, прервал томительное хождение цугом и потянул в одиночку к овражку, за которым сквозь мелкий осинник заметно проступал белесый дымок. За монотонным шумом береговых сосен и переплеском волн слышались голоса. Предупреждающе гавкнула собака. Полудин догадался по голосу: лайка!
С юношеским нетерпением вытягивая шею, он поднимался наизволок: сейчас! может быть…
Не отвлекаясь на мелочи, он сразу же охватно увидел всю компанию – Ерофеича и трех молодых охотников, шлепающих по брезенту картами, – и каким-то внутренним чутьем, не поддающимся объяснению, понял, что Варвара недавно была здесь. Он с волнением представлял ее синие улыбающиеся глаза и сквозь эту неотвязную синь продолжал видеть Крёстного, который в знакомом меховом жилете, надетом поверх выцветшей солдатской гимнастерки, сидел на отдальке от остальных, прислонившись спиной к старому дубу, и ласково поглаживал Катушку, Личардину дочь по второй осени:
– Тубо! Тубо! Свои! У-у, морда! Мо-орда!
– Так вот кто к нам препожаловал! – узнавающе воскликнул Крёстный, нащупывая руками опору. Ему хотелось поприветствовать гостя вежливо, стоя, и он, поймав свисающую дубовую ветку, неловко приподнялся. – Здравствуй! Здравствуй! Как жив-здоров?
– Пока жив, слава Богу! – Полудин бережно обнял старика.
Ерофеич молодцевато постучал суховатым, почти невесомым кулаком Полудину по широкой спине, по загривку:
– Орел! Не мне, развалюхе, чета. С кем на охоту прибыл? С Петровичем? Знаю-знаю. И Николай, говоришь, с вами? Хорошо. Очень хорошо. И этого Витька – Не пролей капельку – прихватили? Смотрите, как бы он с похмелья по вашим уткам не стал палить! Василий? Что-то не припомню такого…
С дотошностью старого вожака Ерофеич обследовал соседский прилетный табунок. Потом, щуря в красноватой старческой обмётке глаза, поглядел на азартных картежников – словно отыскивал среди них кого-то – и, вздохнув, тоскующе сказал:
– А я вот без ординарца остался…
– Что с Черпаком? – удивился Полудин.
– Опился. Третьего дня похоронили.
– Бодяжную пил? – догадался Полудин.
– Да, милый. Химия проклятая! Теперь, сам знаешь, в каждой деревне шинок. Приходи хоть в полночь, хоть с третьими петухами – нальют, расфасуют и на полу спать уложат.
Помрачнел Полудин. Ерофеич, не желая мучить понапрасну себя и гостя, сделал скидку в более безобидную сторону:
– А я совсем опростоволосился…
– Как так?
– Отохотничал, видать. Что глаза, что память! Как на свадьбу, к охоте готовился: и «бельгийку» почистил, и бродни дегтем смазал, запасные портянки в сумку сунул… А вот про очки позабыл! Куда я без очков? Лёшка! – зычно вскричал Ерофеич. – Давай мою фляжку! Хочу выпить с хорошим человеком!
Племянник Лёшка медлил.
– Чего не несешь, Кубик хренов! – рассердился Ерофеич. – Или и мое вылакали?
– Да не кричи! – отмахнулся Лёшка. – Никто не брал твою «целебную»! И нечего меня Кубиком обзывать!
– Как это «нечего»? – заворчал Ерофеич, отталкивая назойливую Катушку. – А кто мне чуть уху не испоганил? – И обиженно, по-детски помаргивая, поведал следующую историю…
Коренную окуневую уху под призором Ерофеича готовил племянник Лёшка, и все шло гладко, как по маслу: Ерофеич подсказывал, а Лёшка, не прекословя, закладывал в котелок подходящий заряд. Но в какой-то момент Лёшка, не чуждый веяньям, решил сменить привычную калибровку; вытащил пару куриных кубиков и с похвальбой: «Сейчас я вам сотворю тройную уху!» – занес желтую начинку над парящим котелком. Ерофеич в зверином, не соответствующем возрасту броске метнулся к племяннику, и кубики, как холостые гильзы, полетели на землю.
«Что делаешь, олух царя небесного?! – вскричал Ерофеич, приискивая глазами сушнину, чтобы в наказанье огреть сколовшегося с торного дедовского пути молодого повара. – Кубики, говоришь? Уха тройная? Сделаю я тебе и тройную, и четверную березовую кашу – не возрадуешься!..»
Лёшка под веселое ржанье приятелей, не успев подобрать замусоренные бульонные кубики, предусмотрительно отбежал к кустам и там, в безопасной дали, запротестовал: «Чего, дед, взъярился? Я ж для аромату…»
«Нужен мне твой аромат! Дикий зверь и тот не каждую приваду ест – кумекает… Кубики! Дай мне, Боже, что негоже! Аромат! Для аромату нарви цветков да нюхай!..»
В гордом одиночестве Ерофеич довел окуневую уху до ума. Словно ставя убедительный фамильный росчерк, провел по вареву дымной головешкой.
– Ушица получилась – объеденье! – хвалился Ерофеич, принимая мятую солдатскую фляжку из рук племянника. – Даже Варюша добавки попросила.
– Варюша? – едва сдерживая волнение, проговорил Полудин.
– Да, Варюша. Внучка, – простодушно пояснил старик.
Хотел только что Полудин расспросить, пока никто не мешал, о ястребином князе, но весть о Варваре, подтверждающая его предчувствия, так сладко полыхнула по сердцу, что он безмолвно замер на месте, представляя молодое, в солнечных разбрызгах лицо, синеву глаз, взятую то ли от майского неба, то ли от летнего, без мутной взвеси, Озера. Он как бы заново ощутил ржаной, не вызывающий отторжения, запах ее тела, когда она приблизилась к нему, снимая с его кепки тенеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38