.. домой.
Аленка встретила меня радостно, прижалась ко мне, ходила за мной, как
собачонка, куда бы я не пошел.
- А как перевести Лонгбей?
- Длинный залив.
- А как сказать долгая разлука?
- Лонг сепарейшн.
- Для меня был не Лонгбей, а долгая разлука.
- Всего два дня.
- И две ночи... Ох, и страшно в таком огромном доме, я совсем не спа-
ла - так боялась... Даже стихи написала.
- Стихи? Сама? Ночные элегии, поэтические озарения...
- Только не смейся!
- Не буду, не буду, прочти, пожалуйста, прошу тебя.
Лена смутилась, покраснела, но потом сосредоточилась и, не видя меня,
а глядя насквозь широко раскрытыми глазами, словно вернулась в сумерки
одиночества, прочла:
- Мой любимый вернулся
домой из Лонгбея.
Я надеюсь, скучал он,
также как я -
дни считая,
немного худея.
И бессонные ночи,
и тягучие дни,
слава богу,
что в прошлом
остались они!..
- Поэтесса ты моя рыжая.
- Какая же я рыжая?! - весело возмутилась Алена.
- Нос в веснушках-конопушках, а говоришь, что не рыжая, - поддразнил
я.
- Это от солнца. Повылезли греться, глупые.
- Ленк, завтра после обеда на службу не поеду и двинем в одно место,
сказали мне, что там очень интересно.
- Ой, куда?
- Сама увидишь.
Обычная улица с магазинами, правда, в престижном районе. Есть и отли-
чие от шумных базаров - здесь тихо, не орут заполошно бродячие лотошни-
ки, не чадят костры под медными тазами, на которых в шипящем масле жа-
рятся рисовые, картофельные, мучные лепешки, не летают тучи мух над
двухвалковой давильней, где из длинных стеблей тростника выжимается
сладковатый сок.
У всех магазинов единое название - "Эмпориум" с добавкой то ли имени
хозяина, то ли названия местности. В эмпориумах тихо, прохладно, даже
несколько сумрачно. Но глаза, постепенно привыкшие к полумраку, начинают
расширятся от роскоши, потому что иного ощущения от выставленного на
полках, в витринах, на полу, на стенах - нет.
Самое сильное впечатление поначалу произвел эмпориум, который мы
прозвали серебряным - оказалось, что и в торгпредстве все его также зо-
вут. Темно-серые и словно свеженикелированные, ослепительно белые и с
желтизной цепочки, каждая из которых имеет свой узор плетения - от прос-
теньких мелких круглых звеньев до свернувшихся в тугие жгуты, змеящихся
серебряных канатов. Браслеты - широкие и узкие, отделанные полудрагоцен-
ными камнями, с травленными или насеченными орнаментами. Ожерелья, диа-
демы, броши... Глядя на наше неподдельное изумление, хозяин в чалме зау-
лыбался, полез под прилавок и достал несколько мешочков, развязал их
горловины , и на стекло витрины полился серебряный ручей.
В следующем эмпориуме глухо, как в странном сне. Звуки тонут, исчеза-
ют, вязнут в коврах, высокими стопами раскинувшихся на полу и закрывав-
ших стены так, что свободен только потолок с бесшумно вращающимися вен-
тиляторами, где, казалось, где, казалось, парит откуда-то льющаяся бес-
конечная, заунывная, вибрирующая мелодия Востока. Орнаменты ковров пе-
реплетены так, что напоминают вязь древних изречений на полузабытом язы-
ке. Вглядываешься в ритм чередований, складываешь черточки, кубики и
пятна в буквы, буквы - в слова, а фразы нет, смысл ускользает и погружа-
ешься то ли в прошлое, то ли улетаешь в будущее - уходишь из прост-
ранства во Время, Великое Вечное Время...
Яркий, буйный мир тропических красок полыхал на полотнах в другом эм-
пориуме. Батик - раскрашенные ткани - в рамках и без с простыми узорами
и вольными орнаментами, а чаще с желто-, красно-, бирюзовокожими богами
в серебре и золоте. Особенно понравилась нам пурпурная полногубая тан-
цовщица с лукавым изгибом бедра, тонкой талией и высокой грудью. Цена
этого батика в крошах - почти никакая, хотя настоящей цены ей нет - душа
танцует при одном взгляде на картинку. Она и сейчас висит в нашей
спальне, и жарко от нее становится даже русской зимой.
Нельзя назвать магазином или даже эмпориумом следующий... музей. Он
был набит скульптурами, как запасник Эрмитажа. Те же танцовщицы, медные
и бронзовые, с лукавым изгибом бедер; круглый обод колесницы-солнца, в
котором сидит многорукое божество; человек-слоненок Ганеш, отдыхающий
мирно и положивший хобот на круглый животик, сбоку к нему подкрадывается
мышь, которых панически боятся слоны, и ясно себе представляешь, сколько
же будет сейчас трубного рева и тяжелого топота, когда Ганеш обнаружит
маленького, как Мики Маус, зверька. Здесь же и прямоспинные луноликие
медные Будды, покойно положившие руки на скрещенные ровным пьедесталом
ноги, и инкрустированные белой, как эмаль, костью, столики красного де-
рева.
- Ты посмотри какая прелесть! - прибежала ко мне Алена.
Она держала в руках пузатого совершенно лысого толстяка, который за-
шелся в белозубом хохоте с трудом подняв голову над сросшейся в единый
бугор со спиной шеей и задрав руки, от чего даже слегка приподнялся
вверх его огромный живот. Толстяк был покрыт темновишневой гладкой кожей
полированного красного дерева.
- Кто это? - спросил я у хозяина.
- Хэппи-мен, сэр.
- Счастливый человек, - пояснил я Ленке.
- Он приносит счастье, сэр, если пальцем потереть ему живот.
- Давай его купим в пару к нашей плясунье, - сказала Алена, и глаза
ее сияли от радости.
Дома мы повесили на стенку батик, поставили на тумбочку хэппи-мена, и
скрасилась унылость пространства и в иной цвет окрасилось время нашего
пребывания на чужбине. Хэппи-мен начал действовать - Ганеш передал пер-
вое письмо от отца, первая весточка из Союза, заброшенная по пути мисте-
ром Веховым, как объяснил Ганеш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108