- Видно, не сообразил!
- А еще много воображаешь о себе! - презрительно кинул Жданов.
Митюшин не возражал. Только глаза улыбнулись, верхняя тонкая губа в углу рта подергивалась, и лицо приняло вызывающее и слегка надменное выражение.
Боцман чувствовал едва скрываемое пренебрежение к себе матроса. С каким наслаждением искровянил бы он эту дерзкую рожу! Но Жданов трусил Отчаянного. От него всего можно ожидать.
Изнывая в злобе и едва сдерживаясь, боцман еще медленнее пытал Митюшина, процедив с угрозой в скрипучем своем голосе:
- Как бы не вышло с тобой серьезных неприятностей!
Митюшин словно бы нарочно зевнул, с видом человека, которого не пугают угрозы боцмана, а только наводят скуку, и равнодушно спросил:
- Какие еще неприятности?
- Дурака не строй... Не дерзничай... Ты с кем говоришь?
- С боцманом.
- Так смотри же у меня! - грозно крикнул Жданов, начиная терять самообладание.
- Что мне смотреть?
- Я тебе покажу, какие боцмана!
- Что показывать? Видел, какие из вас боцмана... А службу я сполняю как следует и закон понимаю.
- По-ни-ма-ешь? - выговорил разделено боцман багровея.
- Очень даже понимаю! - вызывающе бросил матрос.
Жданов вскочил, словно ужаленный, с табуретки и задыхающимся злобным голосом проговорил:
- Разве не знаю, какой ты отчаянный матрос и какие твои беззаконные мысли?.. О каких ты правах толкуешь матросам и перед ними куражишься?.. "Я, мол, все понимаю и ничего не боюсь, а вы, мол, терпите беспрекословно..." Знаю, какой ты пересмешник выискался и смехом порочишь начальство, которое почитать обязан по присяге. Так я с тебя этот форц собью. Поставлю в дисциплину на линию. В штрафные не долго перевести, хоть ты и первой статьи матрос. А тогда и по закону будут тебя пороть, умника. А прежде и без закона отполируют, как доложу, какой ты есть паршивая овца. Узнаешь, как бунтовать и команду мутить...
Матрос вспылил и с заблестевшими злым огоньком глазами взволнованно проговорил:
- Что ж! Доноси по начальству... Ври!... Я найду свои права!
- Молчать перед боцманом!..
- Я слушал твои умные речи. Послушай и мои! - решительно и возбужденно заговорил Митюшин. - Мы ведь с глазу на глаз. Может, и не слыхал от людей, какой ты бесстыжий и какой взяточник, боцман... Доноси, господин боцман... Пусть меня отдадут под суд, с моим удовольствием... Не сдрейфлю! Быть может, правда всплывет, как ты с матросов деньги берешь да на себя заставляешь их работать. Кто стул, кто обшить, кто сапог, кто тебе заместо вестового... Драться прав нет, а вы, сволочь, боцмана да унтерцеры, зубы выбиваете... Знаете, что боятся жаловаться, так вы тиранствуете?! И как бы деньгами где поживиться... Это тебе вместо бога... Бог-то только на языке, а в душе один рупь целковый да беззаконие! И как я ежели говорю, что на закон плюют и совесть забыли, - так я, по твоему воображению, бунтовщик? Ежели понимаю, что неправдой живете, так это бунт?! Свой же брат, такой же подневольный мужик был, а грозит в штрафные да пороть... Полагаешь - испугать и на линию поставить. Умник. Насквозь человека видишь, а не видишь, что не всякий свинья и за грош душу не продаст. Да и старшему офицеру, видно, не в догадку, какой ты во всей форме мерзавец!
Этот великолепный и благополучный боцман, считавший себя необыкновенно важной особой на корабле, ахнул от изумления и, растерянный, не останавливал дерзких слов возмущенного матроса.
Но прошла минута, и Жданов двинулся к матросу, помахивая кулаком. Побледневший как смерть Митюшин не подался шагу назад и, решительно глядя в глаза боцмана, кинул:
- Смей только. Искровяню твою сытую свиную морду!
И Жданов отвел свой взгляд. Кулак боцмана опустился. И еще медленнее прохрипел он сдавленным от злобы голосом:
- Поймешь, как найдешь свои права! Узнаешь, что с тобой, отчаянным, будет за оскорбление боцмана... Вон!
- Доноси, Иуда! Как бы самому не поперхнуться... Не все же поверят, что ты бунт открыл! - презрительно кинул матрос...
С этими словами Митюшин вышел из боцманской каюты.
III
И матросы называли Митюшина "Отчаянным".
Они дивились башковатому и беспокойному маленькому матросу, который ничего не боится, так как горячится против несправедливости и обижается, если что не по закону.
Матросы любопытно слушали возбужденные страстные речи, но недолюбливали и побаивались "законника" за его подчас ядовитые шутки и насмешки и часто не понимали, из-за чего кипятится этот образцовый по службе матрос и за что постоянно "скалит зубы" над своим же братом.
- Одно слово - отчаянный и много о себе полагает! - говорили про Митюшина.
Отчаянный чувствовал, что его алчущая правды душа не встречает сочувствия и что он, нелюбимый за язык, одинок.
И все-таки призывал возмущаться неправдой, издевался над равнодушными.
Теперь в беспокойном сердце Отчаянного прибавилась обида - и тяжкая обида! Нашелся матрос, который на своего же брата наушничал подлецу боцману! И за что? За то, что Митюшин матросам же хочет добра, защищая закон!
Митюшин знал, что против дисциплины виноват, "отчекрыжив" боцмана, и что во всяком случае будет "разделка". "Пожалуй, и под суд отдадут, ежели подлый боцман прибавит старшему офицеру всякого вранья и кляуз!" - рассуждал Митюшин.
И в минуты сомнения насчет торжества правды его воображение рисовало уже нещадную оскорбительную порку по закону после перевода в штрафные.
Но Отчаянный не только не сожалел о случившемся, а, напротив, испытывал нравственное облегчение. Острое беспокойство возмущенной души точно утихло после того, как боцман получил вполне им заслуженную сдачу.
"По крайней мере, пусть знает, какой он подлец!
1 2 3 4 5 6