Все молчали. Даже Лещиков не поднимал спора.Тогда Никишка проговорил:— Очень Собака надеется… Пожалуй, и поймает на берегу!— Да ты про кого это? — нетерпеливо спросил кто-то.— Про Трофимова… Собака вчера встрел его в городе и сегодня поехал за ним. “Со дна, говорит, достану подлеца!” II Эта новость произвела сильное и тяжелое впечатление. Вся команда любила и жалела беглеца — тщедушного матроса, не стерпевшего частых порок и сбежавшего с корвета.Несколько мгновений стояло молчание.И наконец Лещиков решительно проговорил:— Так и поймал!— То-то и есть! — радостно подтвердил молодой матросик.— Нет такого закона, чтобы вернуть беглого, ежели он ничего дурного не сделает… Небось, как в прошлом году Трофимов скрылся, его и не ловили… Концырь тогда сказывал, что никак, мол, нельзя!..Так говорил Лещиков, а в душе трусил за товарища. Просветлели и матросы.— Вот то-то и есть! Собака из-за самого этого и распалился! — сказал Никишка. — И вчера зверствовал надо мной и сегодня. А старшего офицера призвал и ему обсказал, как этто встрел на улице Трофимова. “Идет, говорит, подлец, и ровно господин какой… Форсисто одетый в вольной одеже, в штиблетах и цигарку курит. Можете, говорит, это понять?” Это Собака старшего офицера спрашивает, а сам со злости ажно побелел. Старший офицер молчит, а Собака шипит, точно глотку перехватило: “И ведь смотрит на меня; изменник присяги и, подлец, еще смеет смотреть… Хучь бы не смел показываться… Ну, говорит, я окликнул: такой, мол, сякой… “Ты присягу нарушил и обязан вернуться, ежели не есть подлец!” А он-то: “Я, говорит, здесь не такой-сякой, а вольный человек и вернуться не согласен. А ты, говорит, проваливай”. И еще шляпу в насмешку приподнял и пошел”… После этого Собака к концырю… да не застал концыря. И сказывал старшему офицеру, что ежели концырь не поймает Трофимова, то дойдет до губернатора и всю полицию грозит поставить, чтобы вернули ему изменника… “Узнает, мол, тогда, как присягу нарушать! Я, говорит, ему шкуру сниму да под суд отдам… Пусть скрозь строй пройдет!”Никишка не без удовольствия передавал эти подробности. И, словно бы желая возбудить в слушателях мрачные опасения, прибавил:— Как бы не сцапали Трофимова… Не показывайся Собаке на глаза! Не дерзничай!Матросские лица омрачились.И вдруг раздались подавленные голоса:— Тогда Трофимову крышка!— Собака-злодей изничтожит!— И какой душевный матрос был!— А в гроб вгонит человека!А Никишка, словно бы подтверждая этот приговор, проговорил:— Очень даже просто!— А ты не каркай! — взволнованно и сердито сказал Лещиков. — Ты ведь и врать поперек себя толще!— Что мне врать?.. Какая такая причина врать!.. Что слышал, то и обсказал…— Довольно даже подло обсказываешь… Разве не знаешь, что мериканская полиция не может забрать Трофимова… Да он, может, теперь и не Трофимовым прозывается, а мериканцем… Небось у них и пачпортов нет, а не то что прописка… Поймай-ка. Выкуси! Так и поймал со своей Собакой, беспардонная душа!— Ты что лаешься? Разве я ловить буду?.. А я тоже беру в понятие, что люди говорят… Очень даже хорошо понимаю насчет пачпортов, а небось полиция и без прописки все знает… Разыщет… И российского человека нетрудно разыскать… Он сейчас себя окажет! — настаивал Никишка не столько из уверенности в поимке беглеца, сколько из злобного чувства к Лещикову.— И опять врешь… Теперь Трофимов в вольной одеже совсем другой стал на вид человек… Как, мол, найти, что он Трофимов… Всех жителев, что ли, пересмотрит Собака?— На пристани увидит наш офицер да сейчас городовому: бери, мол!— Офицер на такую подлость не пойдет… И городовой не послушает… Это ты по своей подлой выдумке прешь…Чем более Лещиков втайне смущался доводами Никишки, тем сильнее горячился и презрительнее взглядывал на Никишку, испытывая желание раскровянить его “продувную морду”.Никишка увидал, что Лещиков “на точке”, примолк и снова закурил сигару. III В это время в кружок вошел баталер Иванов.— Вы это о чем? — небрежно спросил он, закуривая трубку.— Да вот насчет Трофимова, Петрович! — взволнованно проговорил Лещиков, питая к старому унтер-офицеру некоторую слабость, как к заведующему раздачей водки, который иногда позволял Лещикову выпить две чарки вместо положенной одной, если Лещиков покупал вторую чарку у кого-нибудь из непьющих.— Относительно какого, примерно сказать, обстоятельства? — задал вопрос баталер, любивший в качестве бывшего писаря выражаться, как он говорил, “по-благородному”.— Да вот шельма Никишка брешет, что Трофимова обязательно поймают… для этого и Собака на берег уехал — ловить!— Ни в жисть. Это одно “благоухание”! — авторитетно произнес баталер.Он любил это слово и употреблял его в разных, им же придуманных смыслах, когда хотел выразить что-нибудь невозможное или не стоящее внимания.И нередко, когда кто-нибудь просил Петровича разрешить вторую чарку, он отвечал:— Проваливай! Это одно благоухание!— Так не поймают, Петрович? — обрадованно спросил Лещиков.— Никто и ловить не станет, хоть десять концырев проси у всех губернаторов…— Ну? — недоверчиво протянул Никишка.— То-то “ну”. А ты не нукай, беспардонная Никишка, коли тебе объясняют, чего ты понять не в силе своего рассудка… Тоже о себе много полагаешь!..— Диковинно что-то, по моему рассудку, Иван Петрович! — заискивающе промолвил Никишка.— Нет ничего диковинного для образованного человека! Обмозгуй, ежели в малом понятии, Никишка! Ничего концырь не поделает, как ни постарайся для твоей Собаки! Он скажет здешнему начальству:
1 2 3 4 5