Не говори таких слов. Грех, большой грех!— Вовсе я в беспамятстве от чрезмерной любви к вам, Аграфена Ивановна.— Глупый! Разве можно любить чужих жен? Я — в законе. А ты заведи свою, да и люби… Мало ли девушек в Кронштадте.Васька горько усмехнулся.— Эх, Аграфена Ивановна! Может, и много их, да вы-то одни!— Отвяжись… Не болтай… Иди, иди прочь!.. Люди увидят.И матроска, вся взволнованная, пошла, ускоряя шаги.— Так это последнее ваше слово, Аграфена Ивановна?— Да чего ты от меня хочешь?— Видеть вас, только видеть и знать, что вы не сердитесь на несчастнейшего человека!— Да как я могу запретить дураку смотреть на себя?.. Пяль глаза, коли тебе охота… Только смотри, около дома не ходи!..— Чувствительно благодарен вам и за то… Пречувствительно. Вы, можно сказать, вернули меня к жизни.И с этими словами Васька взял руку Аграфены и крепко-крепко пожал ее.— Сегодняшний день — для меня незабвенный! — прибавил он и шепнул: — Прощай, любовь моя!.. Прощай, андел души моей!И, приподняв фуражку, обогнал матроску и еще долго оглядывался, словно бы не мог от нее оторваться.— Глупый! — шепнула матроска.На душе у нее была радость. Эта любовь невольно находила отклик, и она вдруг почувствовала, что писарек ей необыкновенно мил и дорог. IX Молодая, впервые загоревшаяся страсть охватила молодую женщину, пробудив в ней дремавшие инстинкты. Напрасно боролась она с ней. Напрасно прибегала к заступничеству пресвятой владычицы и Николе-угоднику. Ни горячие молитвы, ни слезы, ни усердные поклоны, ни воспоминания о добром, хорошем Григорье не помогали теперь. Этот красивый писарек овладел всеми ее думами. Бессонные летние ночи были полны грез о нем. И каких грешных грез!.. И она отдавалась им в какой-то истоме, отдавалась, радостная и трепещущая, горячим поцелуям и наутро, со стыдом вспоминая о грешных снах, снова молилась.Выходя на улицу, она теперь тщательнее заботилась о своем туалете и старалась одеться к лицу. Встреч она ждала с нетерпением, и сердце ее сильнее билось, когда писарек появлялся на дороге. И ей было грустно, когда он ее не встречал.Но она старалась не показывать вида, что он ей так люб, и таила про себя свою любовь. По-прежнему она была серьезна и даже сурова при встречах и не допускала никакой короткости.“Услеживая” матроску, Васька дарил ее пронзительными взглядами и при удобном случае отпускал ей чувствительные комплименты и говорил о своей любви.— Не бреши… Не годится мне слушать! — сурово останавливала его матроска.Но Васька видел, как краснела она от удовольствия, и решил, что пора действовать более энергично.И вот однажды днем, часу во втором, когда квартирная хозяйка Груни сидела у своего ларька на рынке и почти все обитатели переулка дремали после обеда, Васька осторожно вошел во двор и тихо отворил двери комнаты.После утра, проведенного в стирке, Груня тоже прилегла, но сна не было. Мысли ее были заняты писарьком. Сегодня на рынке она не видала его. Отчего это он не пришел?— Кто там?.. Это ты, Ивановна? — окликнула Груня, заслышав шаги в комнате.Ответа не было.Тогда она вскочила с постели и, наскоро застегивая раскрытый воротник платья, вышла за полог.Краска залила ей лицо при виде писарька, о котором она только что думала.— Ты зачем? Нешто тебя звали? — сурово проговорила Аграфена, стараясь принять строгий вид и в то же время оправляя свои сбившиеся волосы.— Простите мое дерзновение, Аграфена Ивановна, — робко проговорил, почтительно кланяясь, Васька, — я на один секунд… Шел мимо — уморился от жары и осмелился зайтить… Попрошу, мол, напиться… И как же хорошо здесь у вас, Аграфена Ивановна!.. Точно в раю небесном! — прибавил Васька, озирая опрятную, чистую комнату.Стараясь скрыть охватившее ее волнение, при виде этого нежданного, но желанного гостя, матроска торопливо прошла своими маленькими босыми ногами за двери и, вернувшись оттуда с ковшиком, протянула его писарьку и сердито сказала:— На, пей и проваливай!Пальцы их встретились. Васька будто нечаянно придержал руку Груни в своей руке, когда брал ковшик.— Бери, что ли, коли пить зашел! — смущенно промолвила Груня, отдергивая руку.— Чувствительнейше благодарен, Аграфена Ивановна, что дозволили утолить жажду, — позвольте пожать вашу белую ручку…И, не дожидаясь ее согласия, он крепко пожал ей руку.— А ковшик я сам отнесу на место.Он вышел за двери и, возвращаясь, незаметно запер их на крючок.— Ты зачем же вернулся? Напился и уходи с богом! — взволнованно произнесла Груня, увидав снова писарька.— Дозвольте присесть хучь на минутку, Аграфена Ивановна. Ужасти как устал… Такая, можно сказать, угнетательная жара! — продолжал раскрасневшийся писаренок, лаская Груню загоревшимся взором. — А тут у вас такая прохлада.— Отдыхай где-нибудь в другом месте…— Одну минуточку…— Уходи… уходи!.. Что люди скажут, увидавши, что ты здесь…— И никто не увидит… Хозяйка ваша на рынке… Народ спит… А вы все: “люди”! Эх, Аграфена Ивановна! Вам, видно, нисколько не жаль человека?..— Чего тебя жалеть-то?— За мою такую несчастную любовь нельзя даже и секунд один побыть у вас… поглядеть на ваши чудные глазки, на ваши сахарные уста. За один поцелуй умер бы сейчас на месте, вот что… А вы столь жестоки, Аграфена Ивановна! Положим, я вам вовсе ненавистен, я это довольно даже хорошо понимаю, но неужели ненавистность так велика, что нельзя и минутки посидеть?..Он говорил тихим, вкрадчивым голосом, не спуская с нее глаз, полных мольбы и страсти.И красивое лицо Груни алеет все более и более. Высокая грудь тревожнее дышит из-под тонкой ткани ситца. Глаза ее уже не строго, а смущенно и испуганно смотрят на писаренка и светятся лаской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19