– промолвил боцман дрогнувшим голосом.– Гордеев! Я не имею привычки повторять приказаний… Мало ли какого вы мне наврете вздора… Через пять минут явись ко мне и доложи, что приказание мое исполнено… Да выскоблить здесь палубу! – прибавил барон.С этими словами он повернулся и ушел.– У, идол! – злобно прошептал вслед барону боцман. Он поднялся наверх и взволнованно проговорил, подходя к Кочневу, который поджидал Куцего, чтоб увести его вниз.– Ну, брат, беда… Сейчас Чертова Зуда увидал внизу, что Куцый нагадил, и…Боцман не окончил и только угрюмо качнул головой.Кочнев понял, в чем дело, и внезапно изменился в лице. Мускулы на нем дрогнули. Несколько секунд он стоял в каком-то суровом, безмолвном отчаянии.– Ничего не поделаешь с этим подлецом! А уж как жалко собаки! – прибавил боцман.– Захарыч!.. Захарыч!.. – заговорил наконец матрос умоляющим, прерывающимся голосом. – Да ведь Куцый больной… Рази можно с больной собаки требовать? Уж, значит, вовсе брюхо прихватило, ежели он решился на это… Он умный… Понимает… Никогда с им этого не было… И то сколько раз выбегал сегодня наверх… Захарыч, будь отец родной!.. Доложи ты этому дьяволу!– Нешто я ему не докладывал? Уж как просил за Куцего. Никакого внимания. Чтобы, говорит, через пять минут Куцый был за бортом!– Захарыч!.. Сходи еще… попроси… Собака, мол, больна…– Что ж, я пойду… Только вряд ли… Зверь!.. – промолвил боцман и пошел к старшему офицеру.В это время Куцый, невеселый по случаю болезни, осунувшийся, с мутными глазами, со сконфуженным видом, словно чувствуя свою виновность, подошел к Кочневу и лизнул ему руку. Тот с какою-то порывистою ласковостью гладил собаку, и угрюмое его лицо светилось необыкновенною нежностью.Через минуту боцман вернулся. Мрачный его вид ясно говорил, что попытка его не увенчалась успехом.– Разжаловать грозил!.. – промолвил сердито боцман.– Братцы!.. – воскликнул тогда Кочнев, обращаясь к собравшимся на баке матросам. – Слышали, что злодей выдумал? Какие его такие права, чтобы топить конвертскую собаку? Где такое положение?Лицо угрюмого матроса было возбуждено. Глаза его сверкали.Среди матросов поднялся ропот. Послышались голоса:– Это он над нами куражится, Зуда проклятая!– Не смеет, чума турецкая!– За что топить животную!– Так вызволим, братцы, Куцего! Дойдем до капитана! Он добер, он рассудит! Он не дозволит! – взволнованно и страстно говорил угрюмый матрос, не отпуская от себя Куцего, словно бы боясь с ним разлучиться.– Дойдем! – раздались одобрительные голоса.– Аким Захарыч! Станови нас во фрунт, всю команду.Дело начало принимать серьезный оборот. Аким Захарыч озабоченно почесал затылок.В эту минуту на баке показался молодой мичман Кошутич, любимец матросов. При появлении офицера матросы затихли. Боцман обрадовался.– Вот, ваше благородие, – обратился он к мичману: – старший офицер приказал кинуть Куцего за борт, а команда этим очень обижается. За что безвинно губить собаку? Пес он, как вам известно, справный, два года ходил с нами… И вся его вина, ваше благородие, что он брюхом заболел…Боцман объяснил, из-за чего вышла вся эта дрязга, и прибавил:– Уж вы не откажите, ваше благородие, заступитесь за Куцего… Попросите, чтоб нам его оставили…И Куцый, точно понимая, что речь о нем, ласково смотрел на мичмана и тихо помахивал своим обрубком.– Вон, ваше благородие, и Куцый вас просит.Возмущенный до глубины души, мичман обещал заступиться за Куцего. На баке волнение улеглось. В лице Кочнева светилась надежда. VI – Барон, – взволнованно проговорил мичман, влетая в кают-компанию, – вся команда просит вас отменить приказание насчет Куцего и позволить ему жить на свете… За что же, барон, лишать матросов собаки!.. Да и какое она совершила преступление, барон?..– Это не ваше дело, мичман Кошутич, – ответил барон. – И я прошу вас не забываться и мнений своих мне не выражать. Собака будет за бортом!– Вы думаете?– Прошу вас замолчать! – проговорил барон и побледнел.– Так вы хотите взбунтовать команду, что ли, своей жестокостью?! – воскликнул мичман, полный негодования. – Ну, это вам не удастся. Я иду сейчас к капитану.И Кошутич бросился в капитанскую каюту.Все, бывшие в кают-компании, взглянули на старшего офицера с видимой неприязненностью. Барон, бледный, с улыбкой на губах, нервно теребил одну бакенбарду.Минуты через две капитанский вестовой доложил барону, что его просит к себе капитан.– Что там за история с собакой, барон? – спросил капитан и как-то кисло поморщился.– Никакой истории нет. Я приказал ее выкинуть за борт, – холодно ответил барон.– За что же?– Я предупреждал, что если увижу, что она гадит, я прикажу ее выкинуть за борт. Я увидел, что она нагадила, и приказал ее выкинуть за борт. Смею полагать, что приказание старшего офицера должно быть исполнено, если только дисциплина во флоте действительно существует!«О, немецкая дубина!» – подумал капитан, и лицо его еще более сморщилось.– А я попрошу вас, барон, немедленно отменить ваше распоряжение и впредь оставить собаку в покое. Она на корвете с моего разрешения… Мне жаль, что приходится вам отменять свое же приказание, но нельзя же отдавать подобные приказания и без всякого повода раздражать людей.– В таком случае, господин капитан, я имею честь просить вас отменить самому мое приказание, а я считаю это для себя невозможным. И кроме того…– Что еще? – сухо спросил капитан.– Я болен и исполнять обязанностей старшего офицера не могу.– Так подайте рапорт… И, быть может, вам береговой климат будет полезнее.Барон поклонился и вышел.На другой же день, после прихода в Нагасаки, барон фон дер Беринг, к общему удовольствию, списался с корвета, и на «Могучий» был назначен другой старший офицер.
1 2 3 4 5 6 7 8