Недаром же он с молодых еще лет возмущался, и Лика знает и любит и уважает его за то, что он благородный человек, принимающий к сердцу все несправедливое и позорное… И сама она такая же благородная и сочувствующая…
– Ведь после этого нужно уходить из этой клоаки! – воскликнул Валерий Николаевич.
И в эту минуту возбуждения, подогретого своими же словами, Привольев, казалось, сейчас же ушел бы из своего учреждения.
– Ведь я сам подписываю то, что считаю вредным и в лучшем смысле бессмысленным… Я сам подписываю отчет, в котором раздуваются цифры, и многие верят, что наше дело, благодаря главному распорядителю, нашему коммерческому гению, стоит на идеальной высоте… А между тем еще сегодня…
Иван Иванович осторожно зевнул.
«Ведь порядочный и неглупый человек, а все-таки по временам впадает в транс и дает представления!» – подумал Иван Иванович, уверенный, что все-таки никуда Валерий Николаевич не уйдет и даже испугается, если его «великолепная королева», Лидия Антоновна, хоть для испытания согласилась бы с его благородными намерениями бросить клоаку. – «Лидия Антоновна умная женщина и недаром же любит друга и держит его в узде. Ореол беспокойного общественного человека ему оставляет и милостиво разрешает приносить в дом каждое двадцатое число четыреста шестнадцать рублей шестьдесят шесть копеек!» – подсчитал в уме Иван Иванович.
И когда Привольев объяснил, что сегодня он делал то же, что и вчера, но что надо же когда-нибудь кончить, то Иван Иванович не без ехидного намерения протянул и как будто бы сочувственно:
– А награду тебе большую назначили к Новому году?
– Разве мне дадут?
– Да ведь ты дельный служащий.
– Кажется…
– И обещали полторы тысячи?
– Обещали и надули…
– Сколько?
– Семьсот… Урезали, чтобы дать какому-то «племяннику», который и на службу не ходит… Порядки… Прямо со мною подло поступили…
– И очень… Нам, семейным людям, эти наградные деньги на затычки долгам…
– И к чему надувать?
– А ты рассчитывал?.. Ты еще, мой милый, пижонист…
– Ну, черт с их деньгами!.. А главное…
– Хочется бросить?
– Именно… И бросил бы…
– Что ж?.. Уж если тебе так опостылело, то уходи! – проговорил Иван Иванович, словно бы убежденный словами друга.
Но Валерий Николаевич покраснел и раздражительно сказал:
– Уйди!.. Тебе хорошо, вице-директору, говорить: уйди… А куда уйдешь?.. Точно ты не понимаешь моего положения?.. А ты так спокойно говоришь: уйди… Это просто свинство… С семьей я едва свожу концы с концами… И то еще благодаря Лике… Она во всем себе отказывает… Нарядов никаких… все переделывает, голубушка… Детям какого-то идиота за двенадцать рублей должны были нанять… Обивку надо бы в гостиной подновить и… не можем… Все безобразно дорого… И без того жмемся, а ты: уйди!.. Что ж, позволь тебя спросить, я должен Лику и детей в конуре поселить и получать где-нибудь сто рублей?.. И поищи еще их…
И Валерию Николаевичу представилось, что его любимая, милая и ненаглядная Лика, которая так греет и одна только дает смысл жизни, и голубчики птенцы, и он сам – в конуре. Она – этот ангел – безропотно терпит, дети больны, он за сто рублей целые дни корпит… Когда представилось, что придется есть впроголодь и Лику запрятать в кухне, и не болтать с Ликой в их уютной, теплой спальне, – Валерий Николаевич пришел в ужас.
И его небольшая квартира, и его родной очаг с Ликой, – этой верной подругой, заботливой женой и очаровательной женщиной, которую после семи лет он еще более любит и более влюблен в нее, чем прежде, и которая, казалось, тоже еще сильнее чувствует счастье близости и верного и влюбленного друга, – вся обстановка, все привычки, словом – все, все казалось ему таким необходимым, дорогим и близким, добытым после бродяжной жизни необеспеченных правильным заработком интеллигентных людей, что Валерию Николаевичу казалось бесцельной подлостью с его стороны лишить семью удобств…
И он снова обиженно воскликнул:
– А ты: уходи! Нечего сказать… совет!
– Так оставайся…
– К сожалению, должен… Понимаешь: должен! Ты, небось, не уходишь?
– Еще бы… И не думаю.
– И не думаешь!.. Или твой хомут такая прелесть?
– Такой же, как твой, дружище… И атмосфера такая же, как и твоя… И мне приходится фарисействовать, как и ты… И я, Валерий Николаич, такой же, как ты! Только не такой красивый здоровяк, как мой благородный друг, и… знаешь ли еще что? – с насмешкой прибавил Иван Иванович.
– Что?
– Меня называют ретроградом-чиновником, а тебя… либералом. Ты по временам любишь «поманиловствовать» о том, что было бы, если бы ничего не было, а я… помалчиваю, делаю, что велят – а ты знаешь, что иногда велят? – и получаю столько же, что и ты… Ну, а теперь… я тебе скажу, куда идти…
– Куда?
– К Лидии Антоновне!
– Зачем?
– Попроси ее разрешения послать за партнерами… Винтить пора. Право, полезнее, чем сотрясать воздух.
III
Несколько сконфуженный вошел Валерий Николаевич в спальную.
Дети уж были уложены, и Лика сидела за книгой.
– Ну что, милый, доспорились?
– Иван Иванович совсем закис, Лика, и только хихикает…
– А что?.. Да ты присядь, Валерий… О чем вы спорили?
– Да он не понимает, что можно возмущаться… Можешь себе представить, Лика?
И, присевши к Лике, Привольев поцеловал ее руку.
– Чего от него ждать… Сухой формалист и больше ничего!
– А говорит: уйди!
– Пусть он сам уйдет с своего места, – возмущенно сказала Лика. – Ты по крайней мере людям не вредишь, Валерий. Ты у меня ведь независимый… На сделки с совестью не пойдешь…
– Ну, положим, Лика!
– Что положим?.. Что ты хочешь сказать, Валя?
1 2 3