Тут же скучились телеги и повозки, переполненные людьми. Никакого начальства, казалось, не было.
Среди людей раздавались раздирающие крики о помощи, вопли и стоны. Слышались призывы смерти.
Никакой медицинской помощи не было. Военных баркасов для переправы раненых в госпиталь еще не было.
Покорная толпа ожидала… То и дело подходили новые кучки и, истомленные, опускались на землю.
Маленький, заросший волосами военный доктор, сопровождавший первый транспорт тяжелораненых, то и дело перебегал от телеги к телеге и старался успокоить раненых обещаниями, что скоро доставят их в госпиталь. Он встречал молящие, страдающие взгляды и глаза, уже навеки застывшие.
Врач бессильно метался, зная, что помочь невозможно.
И, вспомнив что-то, он подошел к шлюпке Бугая, в которую уже бросилось человек двадцать раненых, и, обратившись к молодому бледному офицеру с повязкой на голове, из-под которой сочилась кровь, проговорил:
— Сейчас поезжайте в госпиталь, Иван Иваныч… Бог даст, рана благополучная… Пулю вынут скоро.
И, словно бы желая облегчить свое раздражение, прибавил:
— Вы видели, Иван Иваныч… Видели, что здесь делается? Час приехали, и нет шлюпок. Ведь это что же? Как я перевезу тяжелораненых… Куда я их дену? Уж десятки умерло… А сколько еще подъедут. Это черт знает какие порядки… Даже корпии не хватило…
Прибежал откуда-то пожилой моряк, смотрел на бухту и ругался:
— Хоть бы вовремя предупредили… Давно бы были пароходы и баркасы, а то… Разве я виноват? Доктор! Вы понимаете, каков штаб у Меншикова!.. Не знал ли он, что будут раненые?!
— Это ужасно… Ведь люди! — возмущался доктор.
Тогда моряк вошел в середину толпы и крикнул:
— За баркасами послано, братцы! Потерпи. Сейчас вас перевезут!..
Но доселе безропотно ожидавшие, казалось, взволновались словами моряка.
Из толпы в разных концах раздались слова:
— Бросили здесь, как собак!
— С раннего утра не ели.
— Хоть бы перевязали… Истекай кровью!
— В город доставьте… Не давайте умирать!
— Он нагрянет…
— Всех нас и заберут!
Раненые зашевелились. Многие стали подниматься.
Тогда моряк во всю мощь своего голоса крикнул:
— Сиди, братцы! Не слушай дураков! Он не придет. Наша армия не пустит.
С этими словами он быстро вернулся к пристани и крикнул Бугаю:
— Стоп отваливать!
С ближайшей телеги донесся голос:
— Менщик пустил… Пропали мы!
— Врешь! — закричал на раненого моряк.
Он достал из кармана листок бумаги и написал карандашом на ней несколько слов.
— Ты, рулевой мальчишка! — сказал моряк Маркушке.
— Есть, вашескобродие.
— Знаешь квартиру Павла Степаныча Нахимова?
— Как не знать.
— Сбегай немедленно к нему и передай записку.
— Есть!
В ту же минуту сбоку, вокруг толпы, подъехал к пристани на крымском славном иноходце молодой запыленный офицер в адъютантской форме.
Он соскочил с седла, бросил поводья сопровождавшему его казаку и крикнул на отвалившую только шлюпку Бугая:
— Вернись… Возьми…
Бугай затабанил, и шлюпка была у пристани.
— Еду с письмом от главнокомандующего к Корнилову! — взволнованно проговорил адъютант, пожимая руку знакомого моряка.
— Ну что?.. Какие вести?
— Плохие…
— Отступили?..
— В беспорядке!.. Срам… Кирьяков с дивизией перепутал…
— А куда армия?..
— Отступаем на Инкерман… Ночуем там…
— А союзники?
Офицер пожал плечами.
— Идут за нами… Может, и в Севастополь!.. — ответил чуть слышно офицер.
И, пожав руку моряка, вошел в шлюпку, и она отвалила.
Наконец показалась большая флотилия больших гребных судов, плывших на Северную сторону для перевозки раненых в город.
Старый яличник наваливался на весла, угрюмый, не проронивший ни слова и прислушивавшийся к подавленному тону разговоров своих пассажиров.
— Дяденька! Идут! — радостно крикнул Маркушка.
Он стоял у руля в маленьком кормовом гнезде сзади переднего сиденья на ялике.
«Дяденька» Бугай быстро повернул голову, взглянул секунду-другую на военные баркасы и катера и удовлетворенно прошептал:
— Слава тебе господи!
Маркушка правил рулем добросовестно.
Весь отдавшийся своему делу, он не слыхал, о чем разговаривали перед его носом два офицера: оба усталые, бледные, молодые, со сбившимися повязками — один — на голове, другой — на шее.
Офицер с повязкой на голове, блондин с грустными, вдумчивыми глазами, говорил тихим голосом, полным безнадежной тоски, об Альминском сражении.
— И что могли сделать двадцать пять тысяч наших, почти безоружных со своими кремневыми ружьями, против семидесяти тысяч союзников, отлично вооруженных? Они могли только умирать благодаря генералам, поставившим солдат под выстрелы… Уж потом приказали отступать, когда уж пришлось бежать…
Слезы дрожали в глазах блондина, и он еще тише сказал:
— И какая неприготовленность!.. Какое самомнение!.. Ведь все думали, что закидаем иностранцев шапками… Вот как закидали!
— Быть может, еще поправимся… Дай нам хорошего главнокомандующего, хороших генералов…
— Прибавьте пути сообщения, чтоб поскорей пришли из России войска… Прибавьте порядок — видели сейчас на Северной стороне, — прибавьте хорошее вооружение и многое… многое, что невозможно… Нет, надо необычайную глупость неприятеля, чтоб мы могли поправиться… И знаете ли что?
— Что?
— Нас разнесут… Понимаете, вдребезги? — прошептал блондин.
И еще тише прибавил:
— Для нашей же пользы.
— Какой?
— Еще бы! Мы избавимся от самомнения и слепоты… Поймем, отчего нас разнесут. В чем наша главная беда… О, тогда…
Молодой офицер внезапно оборвал… Его большие славные глаза словно бы сияли какою-то восторженностью, и в то же время в них было что-то страдальческое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56