Что это еще за древнеиранская
ветеринария?..)
Копали они т е п е (холм на месте древнего захоронения) под
названием Кала-и-Муг, что в переводе означало "Крепость магов". Тепе
это, по слухам, было нечистое, заколдованное, с легендами. Вокруг (по
слухам опять же) имели место залегания урановой смолки, и по всем окрестным
дорогам шныряли туда-сюда геологические группы, разыскивавшие
то, что на их жаргоне называлось "асбест-два". (Мрачные бородатые молодые
мужики в грязных войлочных шляпах, неразговорчивые, неприветливые,
настороженные, с поцарапанными кобурами на поясе).
Лагерь был разбит на берегу речки Мугиан под старым могучим
тутовником. Вся местность вокруг тоже называлась Мугиан, то есть
- "Магия", "Колдовство", "Страна Чудес". Разместились в палатках: две
палатки научников, три большие палатки рабочих-таджиков и еще отдельная
палатка, в которой расположился со своей женой Рахматулло.
Научников было двое: начальник экспедиции, приятель Виконта,
археолог, он же пан-шеф-отец, - чернобородый, картавый, слегка на вид
мешком трахнутый, - и археологиня - тихая старательная девушка, такая
безмолвная, бесцветная и невидная, что Станислав никак не мог запомнить
ее имени. (Печаль! У него вообще была затруднёнка с именами, - он
был невнимателен к новым знакомым).
Виконт и Станислав числились препараторами. Они были на подхвате.
А рабочих насчитывалось человек шесть или семь. Или восемь.
Станислав их так и не научился различать. У них были сложные (гортанные,
с придыханиями) и очень разные имена, но сами они были чрезвычайно
похожи друг на друга, - словно близкие родственники: на каждом
- серый халат, подпоясанный грязноватым вафельным полотенцем, все - небриты,
все низкорослые, все неопределенного возраста, все как один курят
самокрутки с анашой и предпочитают не смотреть собеседнику в глаза.
Впрочем, при этом одни из них носили на голове тюбетейки, другие
- войлочные шляпы, а кое-кто - опять же вафельное полотенце, но ловко
скрученное в чалму.
Рахматулло среди них выделялся. Во-первых, он был молодой, лет
двадцати пяти, никак не больше. Во-вторых, он лучше всех прочих вместе
взятых говорил по-русски. Ему чрезвычайно нравилось говорить по-русски,
и он ко всем приставал со своими разговорами. (Более всего приставал
он к Виконту, которого особенно почему-то отличал. "Ис-лушай,
почему у тебя пальцев на рука нет, а? Как так ис-лучилось, расскажи,
Виктор, пожалуйста?.. Пасматри: трех пальцев на рука - са-авсем нет,
беда какая, откуда такая беда, ис-лушай, а?" Виконт сначала отшучивался,
а потом рассвирепел: "Послушай, Рахматулло, ты знаешь, что такое
БЕСТАКТНОСТЬ?!!" "Ка-анечно, из-наю! - страшно обрадовался Рахматулло.
- Это - болезнь такой: пальцы сильно болеют, ги-ниют, ги-ниют, а потом
са-авсем отваливаются!..")
В-третьих, у него была жена. Русская. Молодая. Ничего особенного,
но тем не менее. Она сыграла значительную роль во всей этой истории.
Сначала все было хорошо. Рано утром вставали и, зевая, совершали
церемонию подъема флага (белое полотнище с черным изображением
древней согдийской монеты). При этом исполнялся гимн. Флаг сшила и вышила
безымянная археологиня. Гимн сочинил Виконт, взяв за основу песню
о доблестном канонире Ябурке, так что каждое утро над холмистыми просторами
Мугиана разносилось:
Он флаг свой поднимал, ой ладо, гейлюли!
И песню распевал, ой ладо, гейлюли!
Снаряд вдруг принесло, ой ладо, гейлюли!
Башку оторвало, ой ладо, гейлюли!
А он все поднимал, ой ладо, гейлюли!
И песню распевал, ой ладо, гейлюли!
(Вечером процедура спуска флага сопровождалась тем же гимном,
слегка, естественно, модифицированным: "Он флаг себе спускал...")
Жена Рахматулло готовила завтрак. Все ели и шли на раскоп. Работали
тишками (это что-то вроде кайла, но поменьше размером) и лопатами.
Археологи - главным образом, счищали специальными щеточками с
находок окаменевшую вековую глину. Находки были по преимуществу - глиняные
черепки разных размеров, форм и видов - обломки разнообразных
древних горшков и кувшинов, среди которых попадались и гигантские, они
назывались - х у м ы. Черепки аккуратно складывались в ведра и корзины,
их предстояло еще самым тщательным образом отмывать, а потом
- сортировать и классифицировать... По мере того, как солнце поднималось,
жара становилась непереносимой, горячий ветер гнал желтые тучи
лёсса, рабочие все чаще присаживались покурить свою анашу и каждый раз
курили её все дольше. И наконец пан-шеф-отец объявлял обед...
(Жена Рахматулло готовила и обед тоже. Готовила, прямо скажем,
плохо. "Во-первых, мало, - сказал по этому поводу Виконт. - А во-вторых,
- помои...")
Весь этот образ жизни был уже на третий день подробно и с любовью
воспет коллективным автором (Киконин-Красногоров) в бессмертной
песне-поэме, исполняемой на популярный в те годы мотив:
Я не поэт и не аскет,
Как ни грустно сей факт констатировать
- Набил кишку, схватил тишку
И пошел черепки выковыривать......
Струится пот, болит живот,
От урюка не ср... ся, а мочится,
Клубится лёсс, облазит нос,
И ругаться по матушке хочется......
Окончен день, тупой как пень
До палатки своей добираешься,
Под сенью струй промывши ХУМ,
Черным чаем до плеч наливаешься...
Песня была длинная, куплетов там было штук двадцать, - поэты
щедро расплескивали свой талант, - и петь ее по вечерам, под гитару,
в странных прозрачных сумерках Мугиана было одно удовольствие.
Впрочем довольно скоро начались неприятности. Сначала маленькие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19