О ней никто не узнает!
27 ноября 189… года
Я потратила на всякие вещи для «Бури» все свои деньги. Даже на пожертвования для церкви совсем ничего не осталось. Когда перед службой мы болтали у входа с моим другом-пономарем, подошел мистер Гидеон. Он пускает блюдо для пожертвований по нашему ряду. Я сразу подумала: «Если он застукает, что я не кладу в блюдо денег, будет очень нехорошо и стыдно». Поэтому я решила предупредить мистера Гидеона заранее. Я боялась, что он меня станет ругать, а он просто сказал:
– Что ж, буду обходить тебя до самого Рождества, Люсинда. Не бойся. Никто ничего не заметит. Кроме нас с тобой, это вообще никого не касается.
Вот так я узнала, какой это добрый джентльмен. Интересно, а куда вообще уходят все эти пожертвования с блюда? По-моему, там скапливается достаточно денег. И пятицентовики, и десятицентовики, и банкноты. Интересно, куда все это девается?


РОЖДЕСТВО

Люсинда обладала редкостным даром продлять праздники. В особенности хорошо у нее получалось это с Рождеством. Начав в Сочельник, она праздновала его непрерывно до самого Крещения, а потом, измотанная и опустошенная, пускалась в плавание по унылой реке будней.
Однажды она призналась своему другу Ночной Сове, что страшно любит голландскую часть Нью-Йорка. Молодой репортер, как тут же выяснилось, полностью разделял эту страсть, и они решили вместе прогуляться туда шестого декабря поутру.
– О, Старые Никерброкеры! – вспомнил Ночная Сова прозвище, которое укрепилось в Нью-Йорке за потомками голландских поселенцев. – Думаю, Люсинда, мне удастся показать тебе там кое-что интересное.
И он не обманул ожиданий. Гулять с ним оказалось истинным наслаждением. Раньше Люсинда бродила тут словно впотьмах, и только теперь ослепительный луч высветил все это великолепие. Замечательные мосты. Дом, где Клемент Мур написал «Явление Святого Николая». Улицу (когда-то ее называли Аллеей Любви), вдоль которой голландцы построили укрепления, чтобы их остров не смогли захватить англичане.
Пешее странствие с Ночной Совой очень утомило Люсинду, и домой она добиралась из последних сил. Однако, вернувшись, она узнала, что мисс Нетти позвала Тринкет поужинать, и они даже вместе накрыли кукольный столик. Люсинда так обрадовалась, что начисто забыла об усталости.
Ужин из кукольной посуды был уловкой, которой Люсинда с мисс Нетти пользовались специально для Тринкет. Если молоко в обычной чашке не вызывало у нее ничего, кроме протеста, то из кукольной посуды она пила его с радостью. С тем же восторгом поглощала она крохотные сэндвичи с маслом или яйцо, если только его подавали в маленькой рюмочке. Такие ужины были для Тринкет игрой, а так как играть она научилась лишь у Люсинды, то ощущение это было для нее исполнено привлекательности и новизны.
После еды игра продолжалась. Люсинда и Тринкет вместе мыли маленькие тарелки и чашки, потом убирали их в кукольный шкаф. Потом Люсинда обязательно что-нибудь читала девочке вслух. В первые ужины – «Сказки матушки Гусыни», а затем несколько вечеров подряд – «Бурю», которую Тринкет слушала, затаив дыхание. А под самый конец Люсинда сажала девочку на колени и пела ей что-нибудь из большого красивого сборника. Там были песни про акулу и про русалку, и еще была одна песня без названия, которая начиналась так:

О, юная красотка, свет очей!
Что подарить тебе к Святому Валентину?

И еще они любили песню о фермере, который полол грядки, а над головой у него жужжала маленькая пчела. А иногда Люсинда пела из «Водяных деток»:

Про куколку свою скорей
Хочу поведать, дети:
Она нарядней и милей
Всех куколок на свете.

И Тринкет была уверена, что это сочинено специально для ее куклы в красном платье и белых босоножках. А в самом конце, когда мистер Бродовски уже приходил, чтобы забрать дочку домой, Люсинда пела про лягушонка. Папа Тринкет улыбался и спрашивал:
– Ну, во что вы сегодня играли? Кем ты была, Люсинда? Старшей сестрой Тринкет или волшебницей-крестной?
Как удивились бы родные Люсинды, увидев ее в такие мгновения! Дома ее считали ребенком холодным. Впрочем, еще совсем недавно она и впрямь стеснялась всяческих нежностей. Если кому-нибудь из домашних приходило в голову ее приласкать, она будто каменела и становилась живым человеком не раньше, чем ее оставляли в покое. И вот месяцы «временного сиротства» словно открыли неведомый ей самой источник, и тот, кто узнал ее в это время, мог с полным правом сказать, что она полна любви к окружающим и не стыдится выражать свои чувства. В последнее время Люсинда начала даже восхищаться некоторыми людьми. Особенно теми, которые полностью ей доверяли.
По мере того как близилось Рождество, Люсинде все больше хотелось устроить для Тринкет настоящее чудо. Она знала, что приведет девочку в восторг. Перед самым Сочельником в витрине игрушечно-канцелярско-табачного магазина выставили потрясающие санки ярко-красного цвета. Если бы покатать на них Тринкет! Но санки стоили слишком дорого для Люсиндиных личных средств. И тогда она решила устроить для Тринкет елку.
– Конечно, в Сочельник мне, как всегда, придется идти к тете Эмили, – исподволь начала уговаривать Люсинда сестер Питерс. – Наверное, мне вообще все Сочельники в жизни придется провести у нее. Дочки Уотерсов, дочки Браунов, газели и я. На нас напялят платья из белой материи и заставят изображать ангелов. Мы это делаем каждый Сочельник с тех пор, как научились ходить. А потом мы будем размахивать звездами на палочках и петь рождественские гимны. И тетя Эмили мне, конечно, как всегда, скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57