Остается лишь одна власть - власть лжи.
Призывая к эстетике Пигмалиона, Ницше видит художника в качестве творца истины.
Истина - не то, что должно быть найдено, целенаправленно выслежено и
репрезентировано, а - то, что должно быть сотворено. Не существует никакой
другой истины, кроме как творение Нового. Истинный человек и обманщик являются
звеньями одной и той же цепи. В "Так говорил Заратустра" Ницше представляет ее
развернутость: "истинный человек" - высший человек - Заратустра, художник.
Человек государства, человек религии, человек морали, человек науки... Эти
персонажи неотделимы друг от друга, а власть лжи им вполне сопутствует.
"Истинный человек" и был на самом деле тем начальным звеном, через которое
власть лжи и обмана развила свою мощь в других типологических персонажах.
Художник является таким же обманщиком и шарлатаном. Однако он становится творцом
истины именно тогда, когда чрез него и за счет него ложь достигает своей
всепоглощающей власти и триумфа. Утверждая жизнь со всеми ее обманами,
обольщениями и соблазнами, художник утверждает власть лжи, фиксируя ее в
наивысшей ипостаси, ибо его воля желает метаморфоз, подменяющих неизменную форму
истины. Пред нами, по мнению Делеза, две позиции: форма и метаморфоза. Ложь
связывается у Ницше с властью метаморфозы (что связано с Дионисийским началом).
Именно потому, что обманщики и фальсификаторы существуют в единой и связанной
цепи и соотносимы друг с другом, все они с полным правом могут заявить: "мы,
творцы истины". Шарлатан, лжец и обманщик являются главными героями, к которым
приковано внимание как Ницше, так и Делеза.
Если мы обратим внимание на историю мысли, как предлагает Делез, то легко
обнаружим, что время всегда ведет понятие истины к кризису. И конечно же, отнюдь
не в том смысле, что истины изменяются в зависимости от эпохи. Чистая сила
времени ведет это понятие к кризису, истине угрожает сама форма времени.
Со времен античности этот кризис намечается в знаменитом аристотелевском
парадоксе "возможного будущего". Если истинно, что морской бой может завтра
произойти, то нам необходимо будет согласовать друг с другом истин -
215 "Сцена письма" и "метаморфоза истины"
ность двух последующих заключений. Либо невозможное приходит из возможного (ибо
если бой действительно имеет место, то не существует больше возможности, которая
может не исполниться), либо прошлое не с необходимостью истинно (ибо бой мог бы
и не произойти). Лейбниц предложил решение парадокса. Он утверждал, что бой
равным образом возможен и невозможен, но все это не может быть истинно в одном и
том же мире: он происходит в одном мире и не происходит в другом, отличном от
него мире, но оба эти мира являются лишь возможными мирами, но не
"со-возможными" друг другу. Отсюда и ответ: не со-возможное происходит из
возможного; прошлое может быть истинно не будучи истинным по необходимости.
Лабиринты Х.-Л. Борхеса являются откликом на проблемы Лейбница. Лабиринт времени
представляет из себя линию, которая разветвляется и, пребывая в разветвленном
состоянии, движется сквозь не со-возможность моментов настоящего, поворачиваясь
к отсутствующей необходимости истинных моментов прошлого. В романе Цюй Пэна из
новеллы Борхеса "Сад расходящихся тропок" его герой не останавливается на выборе
одного из возможных вариантов, отметая при этом все остальные, а выбирает их все
разом. Понятие "развилки во времени" творит различные будущие времена, которые
"множатся и ветвятся":
"Скажем, Фан владеет тайной; к нему стучится неизвестный; Фан решает его
убить... Фан может убить названного гостя; гость может убить Фана; оба могут
уцелеть, оба могут погибнуть, и так далее... Иногда тропки этого лабиринта
пересекаются: вы, например, явились ко мне, но в каком-то из возможных вариантов
прошлого вы - мой враг, а в ином - друг".
Повествование приобретает новый статус. Оно перестает быть истинным, утрачивает
претензию на истинность, становясь фальсификацией. И это вовсе не означает, что
"у каждого своя правда и истина", а ее содержания многообразны. Здесь просто -
власть лжи, подменяющая форму истины, поскольку устанавливает одновременность не
со-возможных моментов присутствия или со-сушествование истинных моментов
прошлого, истинность которых не дана с необходимостью. В одном мире два героя
знают друг друга, в другом - они уже не узнают друг друга; в одном - один герой
знает другого, в другом - другой герой знаком с первым и так далее. Однако в
противоположность Лейбницу все миры Борхеса принадлежат одному и
216 Е. Найман
тому же универсуму, определяя модификации одной и той же истории.
Власть лжи становится главным принципом образного построения, изменяющим его
координаты: невозможное приходит из возможного, а прошлое вовсе даже не
обязательно является истинным. Никакая форма истины не контролирует время;
власть лжи становится адекватным выражением времени. Структура становится
"серией", а наррация утрачивает свои однородный и идентичный характер.
Истинный рассказ развивается органически, в соответствии с законными связями в
пространстве и хронологическими отношениями во времени. Разнообразие мест и
моментов, в которые попадает герой, вовсе не ставит под сомнение эти связи и
отношения. Они, скорее, таким образом определяют свои элементы, что рассказ
указывает на такие свидетельства, которые связывают их с истиной. Повествование
везде соотносится с системой суждения. Фальсифицированное повествование
освобождает от этой системы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133