ИНАКОВОСТЬ И ДИАХРОНИЯ
Я начинаю с вопроса о том, что инаковость другого лица для "я" первоначально
означает инаковость логического порядка. Последнее отмечает каждую часть в целом
vis-a-vis других, где, в формальном отношении, именно этот некто выступает в
качестве "другого" для кого-то еще, а тот, в свою очередь, является "другим" для
предыдущего. Для индивидов, включенных в подобного рода взаимодействие, язык
будет служить лишь средством обмена информацией и анекдотами, существующим
интенционально и "собирающим" партнеров-собеседников. Как я склонен думать,
инаковость другого по отношению к "я" - и, смею заметить, это есть "позитивное"
качество - является лицом другого человека, заставляющим меня с самого начала,
без обдумывания, реагировать на Другого. С самого начала Эго реагирует
"бескорыстно", не заботясь о взаимности.
149 Диахрония и репрезентация
Это бескорыстие ради-другого, отклик, реакция "ответственности" скрывается за
приветствиями "привет" и "пока". Этим язык обнаруживает себя в качестве
пред-данного еще до всяческого произношения пропозиций, передающих информацию и
какое-либо мнение. Это "для-другого", столь чуткое к ближнему, открывающееся в
близости ближнего, являясь означивающей ответственностью, и наделяет с
совершенной определенностью лицо, в его инаковости и его неуничтожимости,
властью исповедника. (Чье это лицо? Откуда эта власть? Вопросы не должны
ослеплять!) Это "для-другого" в близости "лица" ("для-другого" - раньше, чем
"сознание о...") предшествует всякому "схватыванию" в своей покорности и
остается изначальным по отношению к интенционально ориентированному бытию-в-мире
я-субъекта, который являет себя и "отдается" этому миру как упорядоченному и
единственному. Это "для-другого" изначально настигает Эго, пробуждается в нем
как приказ, воспринимаемый беспрекословно, как если бы покорность только бы и
отвечала услышанному, как если бы Эго повиновалось еще до всякого понимания, как
если бы интрига, связанная с инаковостью, была завязана до всякого "знания".
Однако простота, простодушная готовность этой изначальной покорности нарушена
неким "третьим", возникающим вслед за "другим"; это третье лицо - тот же
"ближний", и обязательства Эго распространяются и на него. Здесь, с этого
третьего лица, берет свое начало близость человеческой множественности. Кто в
этой множественности появляется первым? Бьет час вопроса: требование
справедливости! В этот момент требуется сравнить и уподобить уникальных и
несравнимых "разных", бьет час познания и объективности, проступающих по ту
сторону обнаженности лица. Это - момент истины для сознания и интенциональности.
Объективность исходит из справедливости и основывается на справедливости и
поэтому оказывается под давлением этого "для-другого", который в инаковости лица
управляет Эго. Уже здесь содержится призыв к ре-презентации, которая не
перестает прикрывать наготу лица и придавать ему "выражение", чувство
самообладания и уверенности в мире. Объективность справедливости, выступающая в
этом аспекте со всей суровостью, - затемняет, затушевывает "инаковость" лица,
которая, не предполагая мир в качестве контекста, изначально нечто предписывает
и не перестает в своей туманной неопределенности и двусмысленности бежать от
себя самой, делая исключение для пластических форм присутствия и объективности,
но кото-
150 Э. Левинас
рая, тем не менее, устремлена вперед даже тогда, когда она оглядывается на эту
справедливость.
Это нахождение лица "вовне" удивительно. Справедливость объясняет столь странное
явление. Это "вовне" схвачено в этимологии прилагательного "экстра-ординарный" -
или абсолютный - которое всегда означает противопоставление любой системе
отношений и синтеза. Абсолют - бранное, неприличное слово - возможно имел бы
место и значение только в феноменологии внутри ее структуры, которая выявляет
лицо другого.
Лицо Другого - при всем многообразии единичных форм выражения, где Другой уже в
характерном обличий играет ту или иную роль, - это как раз наиболее чистая
экспрессия, это само "обнаружение" без защиты, без прикрытия, это предельная
честность и прямота, уязвимость, выдвинутость в смерть в последней наготе:
обнаженность, нищета, смирение и полная беззащитность. Таково лицо как
действительная смертность другого человека.
Но через эту смертность, которая также есть предназначение и долг, касающийся
Эго, - "касающийся меня" - осуществляется "исповедь" перед авторитетом, как
будто невидимая смерть, перед лицом которой человек оказывается незащищенным,
для того Эго, которое приближается к ней, это его дело, в которое он вовлечен до
всякой вины или невиновности, по крайней мере, без умысла. Эго как заложник
другого лица определенно призвано держать ответ за эту смерть. Эта
ответственность есть "ответственность за Другого" в моем "Я" независимо от любых
обязательств, когда-либо принятых этим "Я", и вообще от всего, к чему получили
бы доступ свобода и инициатива, независимо от всего, что в Другом имело бы
отношение к этому "Я". И здесь, через лицо Другого, через его смертность, все,
что в этом Другом не имеет отношения ко мне, "имеет ко мне такое отношение" и
задевает меня. Ответственность за Другого - лицо, сигнализирующее мне "ты не
будешь убивать" и, следовательно, также "ты ответствен за жизнь этого совершенно
другого другого", - это и есть ответственность перед каждым единичным и
уникальным существом. Эта "неповторимая единичность" означает "любимого", где
любовь выступает условием всякой действительной неповторимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133