Он не переносил разговора собственных родителей и, разумеется,
запрещал терапевту обмениваться репликами с его матерью. Эти ситуации повергали
его в драматичные состояния, с примесью скорее криков, слез, тоски, нежели
злобы. Я могла бы интерпретировать эти реакции как эдипов отказ родителям в
сексуальных связях и, в широком смысле, как отказ в любом вербальном обмене,
предполагающем эротическое между двумя взрослыми, из которого Поль чувствовал
себя исключенным. Эта интерпретация не только не была для него результативной,
но и быстро показалась мне преждевременной. Я стала считать, что Поль отрицал
означающее сочетание, к которому он был неспособен, и восприятие (я должна была
бы сказать рано развившееся осознание) этой неспособности обесценивало его,
вызывало у него депрессию, его сковывал страх. Я решила общаться с ним и с его
матерью при помощи того способа, который был в нашем распоряжении: при помощи
пения. Те оперы, которые мы импровизировали и которые должны были бы показаться
смешными для возможных зрителей, включали в себя значение, которое я хотела и
которым мы хотели бы обменяться. Поначалу же они предполагали смысл
репрезентантов аффектов и импульсов, закодированных в мелодии, ритме и
интенсивности, которые были более (если не специально) понятными для Поля. "Иди
ко мне"(до-ре-ми), "Как у вас дела?" (до-си-ля) и т. д.
Мало-помалу благодаря этой вокальной игре, многомерной в действительности
(семиотической и символической), ребенок вышел из своего заторможенного
состояния и принялся все лучше и лучше варьировать свои вокализы. Параллельно он
начал слушать множество дисков и воспроизводить мелодии, затем постепенно слова.
У меня было такое ощущение, будто бы я настраиваю музыкальный инструмент,
свыкаюсь с ним и вызываю отклик этого резонирующего тела, открывая все более и
более неожиданные и сложные возможности.
Таким образом, при помощи оперы мы развили правильную артикуляцию песенных
фонем, причем, по правде сказать, мы обошлись без техничной работы над
произношением, основываясь на возможностях и удовольствии от
301 Ребенок с невысказанным смыслом
артикуляции и от восприятия собственного голоса на фоне мелодии. С тех пор
уверенный в умении произносить в процессе пения, следовательно, с придыханием,
со сфинктерами, с подвижностью, телесно, Поль принялся использовать фонемы,
усвоенные при помощи оперы, в разговорной речи. Причем с такой артикуляторной
точностью, на которую способны далеко не все дети. Певец становился говорящим.
Я не рассказала вам о той собственно психоаналитической работе, которую мы
выполняли. Я сосредоточилась на том обстоятельстве, которое благоприятствовало
возникновению языка.

"Я ИДУ, ПАПА"
Определенные трудности возникли на следующем этапе, и воображаемое позволило их
однажды устранить. Один пример из многих: неразличение личных местоимений 1-го и
2-го лица, я/ты. Эта путаница выдавала непосредственную зависимость Поля от
своей матери. Участие молодой женщины, которая могла отделиться от своего
ребенка - нарциссического протеза, будучи погруженной в депрессию, которую она
испытывала из-за недостатков своего сына, явилось ключом в процессе лечения.
Однако кульминационным моментом в различении я/ты будет идентификация Поля с
Пиноккио (персонажем известной сказки), в частности, в том эпизоде, где
маленький мальчик спасал своего отца Джепетто из челюстей кита Монстро. "На
помощь, Пиноккио",- умолял пожилой отец. ".Я иду, папа, подожди меня, не бойся,
я с тобой",- ответил Поль. Эта история позволила ребенку избавиться от власти
ненасытного кита, не быть больше жертвой. Более того, Поль взял реванш у отца.
Теперь он мог сказать "я", не чувствуя себя поглощенным или подвергнутым
кастрации. Это "ты", то есть знак, которым обозначали Поля - несчастного
ребенка, "козла отпущения", - относилось в сказке к другому. Другой "ты",
боявшийся, который сливался с плохой частью его самого и которого отныне он мог
любить, этого несчастного... Ибо в сказке он был представлен как Джепетто,
благодушный и талантливый отец. Хорошее "ты" заменило плохое "ты". Используя эту
идеализацию, другой "ты" смог отделиться от себя, от "я" и быть названным иначе,
чем прежде. В то же время Поль получил доступ к роли героя, и только при этом
условии он смог обозначаться через "я", а не через "ты", выходившим из уст его
матери. Это "ты" также имело место, которое не путалось с плохим "я". Это
302 Ю. Криствва
было место другого (Джепетто), который мог выдерживать испытания, не будучи
бессильным ребенком. Знакомое через несчастья с "жертвенной позицией", это "ты"
обозначало, разумеется, роль божества в опасности, высшего и самого любимого (ты
был другим героем, самым близким к герою), с которым герой Пиноккио мог общаться
на равных началах, то есть как личность с личностью.
Необходимо сделать несколько выводов в связи с этими первыми сведениями
относительно моих бесед с Полем, всего лишь краткие эпизоды которых я здесь
воспроизвожу.
Если психоаналитики не являются логопедами, то я 'могу вообразить, что все
логопеды приходят к функции психоаналитиков, когда они добиваются включения
ребенка в языковое пространство. И я позволю себе отдать здесь должное этому
цепкому и часто незримому психоаналитическому искусству, которое они практикуют,
я полагаю, как основание того, что часто применяют в качестве простой техники
механического обучения.
Речь - это сложный психический процесс, который не сводится к измерению, которое
я назвала символическим, с грамматическими категориями и их соединением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133