и детям Изауры от первого брака с красавцем Васей,
эмигрировавшим к началу повествования в Запорожье.
Но от сладостного творческого процесса Марка Абрамовича постоянно
отвлекала нарочно гулко топающая под дверью бабка Дюдикова из пятой
комнаты, которая то и дело выбегала в коридор, чтобы проверить, не вкрутил
ли кто-нибудь новую лампочку в замен той, что она выкрутила на прошлой
неделе.
У бабки Дюдиковой было, в принципе, безобидное хобби - стоило на
секунду отвернуться и она тут же приватизировала безнадзорные лампочки,
продавая их затем на базаре, с целью накопления первоначального капитала.
Короче, не даром (ох, не даром!) она любила повторять, что ей вся эта
"жисть" - до лампочки.
Наконец в коридоре послышалось негромкое пение соседа Кузякина,
воротившегося из традиционного, ежедневно - обязательного турне по всем
ближайшим точкам, где торгуют на разлив. В текст грустной песни были
затейливо и обильно вплетены разнообразные идиоматические выражения,
свидетельствующие о недюжинной эрудиции исполнителя, по крайней мере в
популярной ныне сфере взаимоотношения полов, а так же жизнедеятельности
всего организма в целом.
Бабку Дюдикову словно ветром выдуло из коридора. Кроме мадам Хнюпец,
только сосед Кузякин оказывал на нее столь благотворное влияние.
- Эхххх! - почти членораздельно сказал сосед Кузякин и задумчиво
ткнулся головой в двери комнаты номер четыре.
- Муза, это ты? - с надеждой из-за двери спросил поэт
лирик-экстремист О.Бабец.
То что ему ответил сосед Кузякин, заставило поэта надолго погрузиться
в размышления о судьбе отечественной словесности.
- Что ж ты, гад, - раздался в коридоре вкрадчивый голос мадам Хнюпец
из восьмой комнаты, - песни поешь, которые нам не жить, а только строить
помогают и то, исключительно, не выше третьего этажа?
- Виноват, мадам, - искренне сказал сосед Кузякин и порывисто склонил
голову на грудь, но грудь мадам Хнюпец предательски спружинила и голова
соседа Кузякина вновь угодила в дверь, на этот раз комнаты номер три.
- Занято! - печально сказал Марк Абрамыч Зомбишвилли, напряженно
обдумывая очередной поворот сюжета, в котором Семен Органидзе,
окончательно перевоспитавшись, несет в массы то, что он раньше оттуда
исключительно выносил, но еще не окончательно созревшие массы отторгают
приносимое Семену в зад, чем провоцируют конфликт в духовно неокрепшем
организме Органидзе, толкая его туда же, одновременно заставляя читателя
глубоко задуматься о месте интеллигенции в отечественной истории: неужели
настолько же глубоко?!
- Мадам, что вы с ним цацкаетесь, - внесла свою лепту в проистекающие
события девица Эльвира Кручик, традиционно направляющаяся в душ. Ей было
настолько же глубоко плевать на место интеллигенции в отечественной
истории, как и на другие места, кроме места под солнцем, которая она сама
лично занимала, так как девушка она была скорей спортивная - и по внешнему
исполнению, и по внутренней консистенции.
- Ну, милочка, он все таки, как-никак мужчина, - резонно возразила
мадам Хнюпец.
- Он давно уже никак! - презрительно фыркнула девица Кручик.
- Как никак? - встревоженно встрепенулся сосед Кузякин. - Да я как...
как... да еще как!..
- Ой, что сейчас будет! - подала из-за закрытой двери противный голос
зловредная бабка Дюдикова.
Сосед Кузякин решительно качнулся в сторону Эльвиры, но та уже
скрылась за дверью душа и даже успела пустить воду.
- Ой, что будет! - радостно надрывалась бабка Дюдикова, пытаясь
увидеть сквозь крошечную замочную скважину, что же на самом деле сейчас
будет.
Но сосед Кузякин, осознавший, что сейчас уже ничего такого не будет,
только в сердцах плюнул в сторону бабкиной двери, тщательно при этом
прицелясь в замочную скважину.
Возможно именно с этих пор бабка Дюдикова совершенно перестала
подглядывать, а когда подслушивала, то старалась держать ухо от скважины
как можно дальше.
Семен же Органидзе в это время медленно всходил на Голгофу, которая
находилась почему-то на пятом этаже в коммунальной квартире...
Марк Абрамыч Зомбишвилли очень отчетливо видел своего героя - тяжело
поднимающегося по выщербленным ступеням, мучительно сгорбленного под
тяжестью греха. Усталые шаркающие шаги Семена Органидзе старался заглушить
неистовый шум внезапно начавшегося дождя...
"Да нет же, это - шум душа, в котором моется Эльвира!!!" - растерянно
попытался уверить себя Марк Абрамыч.
В тот самый миг в своей пятой комнате поэт лирик-экстремист О.Бабец
разгоряченно метался из угла в угол, словно накануне таки да - съел в
районной столовке, нечто уж вовсе непотребное.
"Боже, - думал поэт, - ну что она там моет постоянно?!!" - и в голове
его сами собой рождались строчки:
Упругий бюст ласкает струйка,
А я с тоской смотрю в окно...
Меня не любишь ты, буржуйка,
А мне на это... все равно!
- А пошли вы все! - мрачно сказал расстроенный сосед Кузякин и не
противопоставляя себя коллективу, тут же сам и пошел. Дверь за не понятым
не созревшими массами соседом Кузякиным яростно захлопнулась, но Марку
Абрамовичу показалось, что это его герою, столь тщательно воссозданному
полетом раскрепощенной авторской фантазии, и уже достигшему Голгофы, вбили
первый гвоздь в левую ладонь...
- Ах! - сказал Марк Абрамович.
- Вы что-то сказали, Марк?
1 2 3 4 5