— Даже если бы вам предложили за него два шиллинга?
— Ни за два, ни за три! — вскричал Торнпипп.
Оп теперь только и думал, как бы поскорее уйти, по публика вовсе не желала его отпускать. Однако по знаку хозяина собака собиралась уже тронуть тележку, когда вдруг из ящика раздался жалобный стоп, сопровождаемый рыданиями.
Торнпипп вне себя повторил уже не раз пущенное им в ход ругательство:
— Да замолчишь ли ты, собачий сын!
— Там вовсе не собака! — воскликнул священник, удерживая тележку.
— Собака! — упрямо ответил Торнпипп.
— Нет! Это ребенок!..
— Ребенок, ребенок! — закричали все.
Какая перемена произошла теперь в зрителях! Любопытство сменилось чувством сострадания, выразившимся довольно бурно. Как! Внутри ящика находился ребенок, которого били хлыстом, когда он выбивался из сил и не мог больше двигаться в клетке!..
— Ребенок, ребенок! — закричали еще энергичнее.
Торнпиппу приходилось плохо. Он попробовал бороться, толкая сзади тележку… Но напрасно. Булочник схватил ее с одной стороны, москательщик с другой. Никогда ничего подобного не случалось при королевском дворе! Принцы чуть не раздавили принцесс, герцоги опрокинули маркизов, первый министр упал, вызвав падение всего министерства. Одним словом, произошло такое смятение, какое могло случиться в Осборнском дворце лишь в том случае, если бы остров Уайт подвергся землетрясению.
Торнпиппа очень скоро усмирили, несмотря на то, что он отчаянно сопротивлялся. Все без исключения принимали в этом участие. Тележку обыскали, москательщик пролез между колесами и вытащил из ящика ребенка.
Да, малютка лет трех, бледный, тощий, болезненный, с ногами, изодранными кнутом, еле дышащий…
Никто не знал этого ребенка в Уестпорте.
Таков был выход Малыша, героя этой истории. Каким образом очутился он в руках злодея, который не был его отцом, — довольно трудно было узнать. На самом же деле малютка был подобран Торнпиппом девять месяцев тому назад на улице одной из деревень Допегаля, и вот к чему приспособил его этот варвар.
Одна из женщин взяла ребенка на руки и старалась привести его в чувство. Все теснились к нему. У ребенка было интересное, даже умненькое личико, у этой бедной белочки, принужденной вертеть клетку под ящиком, чтобы зарабатывать себе хлеб. Зарабатывать хлеб… в эти-то годы!
Наконец он раскрыл глаза и вздрогнул, увидав Торнпиппа, который подошел, крича злобным голосом:
— Отдайте его мне!..
— Разве вы отец его? — спросил священник.
— Да, — ответил Торнпипп.
— Нет, нет!.. это не мой папа! — закричал ребенок, уцепившись за женщину, державшую его на руках.
— Он вам не принадлежит! — вскричал москательщик.
Торнпипп, однако, продолжал стоять на своем. С искривившимся лицом и злобно сверкающими глазами, он уже не помнил себя и собирался разделаться «по-ирландски», то есть пырнуть ножом, но двое молодцов схватили его и обезоружили.
— Вон, гоните его вон! — кричали женщины.
— Убирайся, подлец! — сказал москательщик.
— И не смейте у нас больше показываться! — закричал священник с угрожающим жестом.
Торнпипп яростно хлестнул собаку, и тележка покатилась обратно по главной улице Уестпорта.
— Негодяй! — сказал аптекарь. — Я уверен, что не пройдет и трех месяцев, как он протанцует менуэт Кильменгама!
Протанцевать этот менуэт значило, по местному выражению, проплясать последний раз джигу на виселичной веревке.
Затем священник спросил ребенка, как его зовут.
— Малыш, — ответил тот довольно твердым голосом.
Действительно, другого имени у него не было.
Глава третья. ШКОЛА-ПРИЮТ RAGGED SCHOOL
— А что у тринадцатого номера?
— Лихорадка.
— А у девятого?
— Коклюш.
— У семнадцатого?
— Тоже коклюш.
— А у двадцать третьего номера?
— Я думаю, что у него будет скарлатина.
И по мере того, как получались ответы, О'Бодкннс записывал их в книгу, имевшую замечательно аккуратный вид, на соответствующих строках, против ЭЭ 23, 17, 9 и 13. В книге была целая рубрика, в которую вписывались: названия болезней, час прихода доктора, прописанные им лекарства, условия, при которых должны были пользоваться ими больные. Имена были написаны готическими буквами, номера арабскими цифрами, лекарства красивым рондо, предписания обыкновенным английским почерком, что составляло в общем образец каллиграфического искусства и строгой отчетности.
— Несколько детей больны довольно серьезно, — заметил доктор. — Примите меры к тому, чтобы они не простудились во время переноски…
— Да, да!.. Будьте спокойны, — ответил небрежно О'Бодкинс. — Когда их здесь нет, то и мне нет до них никакого дела, лишь бы книги мои были в порядке…
— Если они и не выживут, — заметил доктор, беря свою шляпу и палку, то потеря, я думаю, будет невелика…
— Согласен, — ответил О'Бодкинс. — Я запишу их в столбец умерших, и счеты с ними будут покончены, потому что раз итог подведен, то и жаловаться не на что.
И доктор ушел, пожав руку своему собеседнику.
О'Бодкинс был директором Ragged school в маленьком городке Галуее, расположенном на берегу залива, в местности того же названия, на юго-западе Коннаутской провинции. Это единственная провинция, в которой католикам разрешено иметь поземельные владения и в которой, как и в Мюнстере, английское правительство старается всячески притеснять ирландцев неангликанской церкви.
Всем известен этот тип оригиналов, к которому принадлежал О'Бодкинс и который не может быть назван приятным типом человеческого рода. Маленький, толстый, он был одним из тех холостяков, у которых никогда не было молодости и никогда не будет старости, людей, остающихся всегда теми, что они есть, украшенных никогда не седеющими волосами, точно уже родившихся с золотыми очками, которые следовало не снимать с них и в гробу, людей не знавших никогда ни жизненных невзгод, ни семейной заботы, имеющих сердца лишь постольку, поскольку это необходимо для существования и никогда не тревожимых ни любовью, ни дружбой, ни жалостью, ни симпатией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14