Но и сдержаться я не мог:— Дядя Валя, а вы мне говорили, что сломали…Дядя Валя поглядел на меня укоризненно. Сказал:— Правильно. Они и думали сперва, когда меня из «Звездного» вынесли в машину, что сломал…— Из ресторана, что ли?— Из ресторана. Из буфета.— А как же собака? — опять влез я.— Собака? — удивился дядя Валя. Потом сообразил: — Собака… Ага, я гулял с собакой возле ветеринарной больницы, там и упал…— А как же ресторан?— Но беда-то ведь небольшая? — И дядя Валя продолжил, забыв о моих вопросах: — Осколки хотели сначала магнитом вытянуть, может, из кого и вытянули бы, а из меня нет, или магнит испортился. Они и резали. Но все не вырезали. А то бы сухожилия и связки попортили. Вот двенадцать и осталось. С испанской войны…— Вы говорили, с финской?— И с финской. С испанской и финской. В Испании пришлось, сам знаешь. Я все хочу в Мадрид съездить. Мне ведь испанское правительство пенсию платит.— За что же?— Ты еще не родился, а я бил франкистов!— Это я понимаю. Но за что же правительству-то вам пенсию платить? Что им, что вы франкистов-то били?— Я знаю. — Дядя Валя стал серьезным, замолчал, видимо, что-то обдумывая. — Я газеты читаю. Ты меня не так понял. Я сказал, не правительство. Не правительство, а партия…Он словно бы тяжкий подъем преодолел, слова сразу же стали выкатываться из него легко.— А ты говоришь — правительство. Стало бы мне их правительство! А партия платит. Поздравления присылают. Меня там помнят все. И Долорес, и другие. Меня их нынешний секретарь хорошо знает. Приходи, я тебе телеграмму от него покажу.— Это от кого же?— Ну как его…— Карилья, что ли?— Карилья, как ты догадался! Он у меня под Гвадалахарой был на пулемете. Совсем молодой парнишка. Огонь, треск, я ему кричу: «Мишка, тащи быстрее патроны, мать твою!»— Почему же Мишка? — заинтересовался долго молчавший Михаил Никифорович.— А мы их по-нашему звали, — сказал дядя Валя. — Мишка да Мишка. Это как же по-ихнему будет, постой…— Мигель…— Вот. Мигель Карилья.— Так это, значит, другой Карилья. Тот, который секретарь, тот Сантьяго Карилья.— Точно! — вскричал дядя Валя. — Я его Санькой звал, а не Мишкой. «Санька, мать твою!»— Так его надо было скорее Яшкой звать, — вставил Михаил Никифорович.— На Яшку он не откликался, — сказал дядя Валя.Помолчали. Михаил Никифорович с дядей Валей закурили. Стояли мы под табличкой «Не курить». Автомат на Королева считался магазином. А магазины не предполагают курения. Тут существовали и иные запреты: «Приносить и распивать…» И так далее. Но коли не приносить и не распивать, откуда же возникнут на полу или прямо в руках уборщиц пустые бутылки, те, что потом мешками — и не раз в день — волокут в магазин на сдачу? Понятно, что про распитие никаких слов и не произносилось. Желающих же платить за окурки и выпотрошенные сигаретные пачки не было, оттого в автомате то и дело звучали пронзительные восклицания: «Прекратите курить!» Но сейчас Михаил Никифорович и дядя Валя курили спокойно.— Мне Батов вчера звонил, — сказал дядя Валя.— Генерал, что ли?— Ну да. Генерал. Вот он как раз со мной и был в Испании… — Тут дядя Валя осекся и настороженно поглядел на меня.— Да нет, дядя Валя, я ничего, — сказал я.— Что-то вы все об одном да об одном, — заметил Михаил Никифорович.— А что, есть конструктивное предложение? — оживился дядя Валя и достал рубль.— Нет, дядя Валя, — быстро сказал Михаил Никифорович.Он втянул носом воздух, мышца над правой ноздрей его стала знакомо дергаться, можно было понять, что рубля, тем более с сорока копейками, у Михаила Никифоровича нет. И у меня не было.— Но беда-то ведь небольшая, а? — сказал дядя Валя и спрятал рубль.Мышца все еще дергалась над ноздрей Михаила Никифоровича.— А соленые помидоры хорошие продаются в овощном, — неуверенно сказал Михаил Никифорович.— Ну и что?— Ничего. Это я так, к слову…— К слову нужна музыка, — вступил дядя Валя. — Вот однажды Аркаша Островский…Дядя Валя остановился. Я пошел за пивом, а когда вернулся, дядя Валя говорил об Островском, Ленине, Френкеле, еще о ком-то. Испанскую тему сменила музыкальная. Скоро следовало ожидать перехода к кинематографу. Причем если имена вспоминались дядей Валей обычно одни и те же, то истории, связанные с этими именами, возникали, как правило, свежие. Много бы музыки не звучало теперь, если бы не дядя Валя. Возможно, что и рапсодии Будашкина для домры с оркестром не было бы. А уж про кино и говорить не приходилось. Десятки фильмов со звуком и без звука, особенно на студии «Межрабпомфильм», вышли при помощи дядя Вали. Как я и ожидал, дядя Валя свернул на Эйзенштейна.— …Сережа-то Эйзенштейн, — сказал дядя Валя, — тогда еще не лысый, как раз в тот день приехал ко мне советоваться. Валентин, говорит…Долгое время дядя Валя считал, что Сережка Эйзенштейн живой и что он, правда, не часто, раз в год, но все же заходит к нему, дяде Вале, домой, на Кондратюка, 14. Однажды я, возбужденный, что ли, был, не выдержал и предположил вслух, что это, наверное, не тот Сережка Эйзенштейн, который поставил "Броненосец «Потемкин». Дядя Валя резко и с обидой возразил, что это именно тот Эйзенштейн и что он хороший и простой мужик. Я хотел было сгоряча притащить из дома в автомат том энциклопедии, но поберег книгу, а дяде Вале посоветовал обратить внимание на мемориальную доску, что висит на одном из домов у Чистых прудов. Видимо, дядя Валя доску эту, проезжая мимо на своем автобусе, рассмотрел, и Эйзенштейн перестал приходить к нему в гости. Однако в предвоенном и военном прошлом он, Эйзенштейн, многое в своих фильмах все еще решал лишь после советов с дядей Валей. Возможно, дядя Валя и работал в киностудиях водителем, возможно, после войны он был шофером кого-то из композиторов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29