За день до окончания ультиматума мы с Бутиеро сидели на крыше нашего дома, тесно прижавшись друг к другу, как будто нам было холодно, а вовсе не стоял теплый осенний вечер.
– Они посадят тебя! – говорила я и целовала своего грека в подбородок. – Уезжай!
– Если я уеду, то они будут говорить, что ты родила ребенка от врага! Я не смогу тебе помочь! – отвечал Бутиеро. – Наш ребенок будет здесь отверженным! Поедем со мною!
– В Греции будет то же самое, – возразила я. – И потом, тебя призовут в армию и ты будешь стрелять в моих соотечественников!
– Я не смогу этого делать!
– Тогда тебя самого расстреляют за дезертирство!
– Что же делать? – спросил Бутиеро растерянно.
– Не знаю, – ответила я.
Мы сидели на крыше дома и смотрели на уходящее за высотные дома солнце. Его огромный огненно-красный диск казался мне столь печальным, столь символичной была его огненность, что я вдруг почувствовала всю обреченность, всю чудовищность нашей ситуации. Казалось, и Бутиеро думал о том же. Он еще крепче обнял меня, затем что-то хотел спросить, но прервался уже на вдохе, и я увидела в его глазах безмерную тоску, какой еще никогда не замечала в человеческих глазах.
– Ты меня любишь? – спросил Бутиеро очень тихо.
– Ага, – кивнула я.
– Закрой глаза, – попросил он.
Дело в том, что я очень его любила и очень доверяла. Но вместе с тем я до конца не знала, что таит в себе темперамент гитариста Бутиеро Аполлосиса, грека и испанца, сына Димаса Аполлосиса. В конце концов, мы были знакомы всего два с половиной месяца… Я закрыла глаза, как он просил, и вжалась в его огромное плечо. Плечо вибрировало, как будто Бутиеро напряг мышцы, чтобы я ощутила его силу, чтобы могла спрятаться за нее и ничего не бояться.
Так мы просидели некоторое время, ощущая своими душами тот великолепный объединяющий порыв, который иногда охватывает очень близких людей. Слезы катились из моих закрытых глаз, а Бутиеро все гладил меня по голове своей большой ладонью, и на миг мне показалось, что он тоже плачет, поддавшись трагичности нашей ситуации.
– Не открывай глаза, – прошептал он.
– Я не смотрю, – подтвердила я, ловя губами горькие капли своих слез, а оттого жалость еще более охватывала все мое существо, и я чуть было не разрыдалась окончательно.
Бутиеро поднял меня на руки и, прижимая к своей груди, сделал шаг с крыши.
– Прощай! – услышала я или мне только показалось…
Я открыла глаза только тогда, когда почувствовала, что мы летим. Почему-то я совсем не испугалась. По-прежнему находясь в объятиях Бутиеро, я смотрела на приближающуюся землю. Казалось, что она приближается странно медленно, словно растянулось время. Я видела стоящих внизу людей, которые задрали к небу головы и с ужасом смотрели на наш полет; увидела регулировщика движения, остановившего автомобильный поток и дающего возможность пожилому инвалиду перейти дорогу.
Зачем мы летим? – вертелось у меня в мозгу. – Ведь мы разобьемся!..
Я попыталась оттолкнуться от Бутиеро, упершись ему в живот руками, но он так крепко меня обнимал, будто прирос ко мне. Вероятно, это меня и спасло от неминуемой смерти.
Прежде чем потерять сознание, я услышала звук от нашего падения. Более страшного звука я не слышала в жизни. Такой шлепок получается только от падения живого тела с большой высоты, когда кости разрывают ткани, когда плоть прессуется в биомассу. Никогда ничего похожего не бывает с предметами…
Потом я провалилась во что-то черное и очень бесконечное и оттуда услышала:
– Сегодня в городе уже третий такой случай! Обнимаются и сигают с крыши!
Другой голос подтвердил:
– В полуденных новостях сообщали! Я сам видел по телевизору репортаж!
– Вероятно, что-то в природе происходит! – сказал третий.
– Война! – констатировала женщина.
Когда, оповестив о трагедии все окрестности, завывая сиреной, «скорая помощь» остановилась поперек улицы, я открыла глаза и увидела перед собой форменные полицейские ботинки – начищенные до блеска, с туго затянутыми шнурками. Затем мою голову небрежно прикрыла белая простыня, оставляя часть лица открытой, и я поняла, что меня окончательно принимают за мертвую. Кому придет в голову мысль, что можно спастись, спрыгнув с десятого этажа. А я совсем не хотела быть мертвой и, разглядывая форменные ботинки, попыталась закричать. Но в горле у меня что-то заклокотало, забулькало и резануло в груди кинжальной болью. Ощутив во рту привкус крови, я испугалась, что мне вовремя не окажут помощь и я сейчас умру.
Мне совсем не хотелось умирать, а потому я собралась с силами, вытянула шею и что есть мочи укусила за полицейский ботинок.
– Ой! – вскрикнул полицейский.
Инстинктивно дернув ногой, он чуть было не выбил мне зубы, но затем, что-то сообразив, сдернул простыню и заглянул мне в лицо.
– Ой! – повторил полицейский, и я поняла, что он ненамного старше меня. Может быть, ему лет двадцать. – Кажется, она жива!
И тут все бросились ко мне, засуетились. Тут же надели кислородную маску, пришпилили к руке капельницу и только после этого переложили мое тело на носилки.
– Вы слышите меня? – спросил врач, наклонившись ухом к самым моим губам.
Я его слышала, но отвечать не могла, да и не хотела.
– Она в шоке, – пояснил кому-то врач и втянул шприцем какую-то жидкость из ампулы.
– Надо же, как повезло! – отозвался чей-то голос. – Это он своим телом смягчил падение! Она прямо на него упала, а потому осталась живой! Глядите, как парня распластало! Не голова, а просто лепешка!
Под завывание сирены «скорая» помчалась в больницу. Врач то и дело нащупывал на моем запястье пульс и, глядя на медсестру, объяснял ей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97