Автора зовут Роже Гибертом (Гарбертом), он поочередно побывал в американском автомобильном городе Лордстауне, где расположены заводы компании «Дженерал», и в Тольятти, где отлично работает теперь всемирно известный ВАЗ. Свою статью Роже Гиберт (Гарберт) начинает полемикой с буржуазной газетой «Фигаро», которая безапелляционно и голословно утверждает: «Советский рабочий, который занят на сборочном конвейере самолетов ТУ, не видит преимущественных отличий своей судьбы от судьбы французского рабочего, который занят на конвейере заводов „Сюд-Авиасьен“… („Фигаро“ от 21 марта 1973 года). Значит, так! Ничем, видите ли, не отличается, хотя сам Роже Гиберт, изучивший пристально существо вопроса, справедливо приходит к выводу, что никакой, даже отдаленной параллели меж Тольятти и Лордстауном провести нельзя, ибо труд на ВАЗе качественно и даже количественно отличается от американского. Ведь вот что пишет Роже Гиберт, проливая воду на нашу мельницу:
«Прославление роли важности труда для коллектива вызывает совсем другой отклик и результат, чем прославление прибыли и ее необходимости…» Это он, объективный человек, имеющий возможность сопоставлять, сравнивать, проводить параллели, вызывает у нас энтузиазм астронома, уверенного в существовании звездного скопления, но еще не нашедшего его… Конечно же, конечно! Советские социологи давно доказали, что в социалистическом обществе оплата труда (при всей ее преогромной важности) зачастую решающей роли, оказывается, в заинтересованности трудом не играет, что из всех преходящих и непреходящих факторов главным являются интересность, занятость, престижность – вот оно, наше кровное! – работы.
…И вот мы приходим на ВАЗ рано, словно работаем на конвейере, и вот сидим на дерматиновом диване за пять-шесть минут до начала первой смены… Друзья-харьковчане еще не проснулись, по-прежнему похрапывают, Костя и Миша привычно ссорятся над шахматами, но уже в цехе-гиганте произошли заметные изменения; зафиксировав их, выколотил о каблук выкуренную трубку Слава Меньшиков, надела – чуток набекрень и лихо – свою необычную шляпу Галина Чистова, Папуля прохаживается вдоль конвейера шагом ротного командира, мастер Юрий Семенович (ему всего двадцать пять, он, как видите, моложе Папули) шагает с ним рядом, чуточку отставая и как-то забавно кренясь набок. Мастер и Папуля, как повсеместно выражаются на ВАЗе, «создают производственную обстановку», то есть проверяют наличие инструмента и комплектность деталей, из которых предстоит собирать автомобили; лица у них серьезные, даже суровые, как у хирургов перед сложнейшей операцией.
Пахнет в цехе не то ацетиленом, не то специальной краской; к этому запаху примешивается специфический вазовский запах, доселе нам неведомый; сквозь прозрачный синтетический потолок пробивается радужный свет; уже бегут по «проспектам» и «улицам» цеховой громады автопогрузчики и рабочие «Жигули», уже на невзрачном перекрестке переругиваются два водителя, один из которых первым сделал поворот, хотя имел помеху справа; и уже в абстракционистском разноцветье и сложности конвейера движется, разговаривает, смеется и гневается Его Величество рабочий класс, пришедший на завод в гомерическом количестве: несколько тысяч одновременно. И уже слабенько потрескивают куда-то тщательно запрятанные радиодинамики.
– Будите болельщиков-бильярдистов! – сурово приказывает Папуля. – Черти окаянные, опять наверняка не позавтракали… Будите, будите, не церемоньтесь…
На расталкивание харьковчан уходит целая минута, они наконец продирают удивленные глаза: «Где это мы? Почему?» – затем на заспанных, измятых лицах появляется нечто осмысленное: «Ах, да! Начинается рабочий день!»
Бородатый здоровяк Слава Меньшиков носит чуточку торжественное звание «дефектчик», возле него уже щебечет крошечная девушка из отдела технического контроля – существо в бригаде постороннее и, по мысли администрации бригады, враждебно-чуждое, хотя – вот она, жизнь! – по серым глазам контролера Веры Федосеевой, техника-автомобилестроителя, ненависти и враждебности к дефектчику Славе Меньшикову и его друзьям не заметишь. Напротив, Вера старается заглянуть в невозмутимое лицо Славы и весело попискивает:
– А почему вы вчера не были на танцах, Вячеслав? Танцы выдались такие удачные, такие удачные, что… Просто не знаю, какие… Вы опять, наверное, сидели над своей противной теормеханикой?
– Опять! – с пустой трубкой в зубах, по-своему иронически отвечает Меньшиков. – Теормеханика – тот же сопромат. Сдашь – жениться можно…
– Жениться! Ах, ах, как вы смешно говорите, Вячеслав!
Между тем оживает и заводское радио – сначала слышен проверочный щелчок, потом бумажное шебуршанье, а уж затем бодрячок диктор начинает знакомое:
– Доброе утро, дорогие товарищи! Поздравляем с наступающим рабочим днем, желаем хорошего настроения, больших и радостных трудовых достижений.
Льется спокойная и приятная музыка, несколько секунд конвейер неподвижен, и члены бригады проделывают то, от чего мы ежедневно по утрам приходим в недоумение и восторг… Они становятся в кружок, голова к голове, то есть так, как это делают хоккеисты перед ответственным матчем, и что-то клятвенно шепчут, что-то полумистическое произносят, кого-то или что-то гипнотизируют… Беда в том, что нас в «хоккейный» кружок систематически не приглашают, а мы люди гордые – сами не лезем, а только со стороны наблюдаем за колдовски загадочным действом. Семидесяти секунд шептанья достаточно для того, чтобы прояснились лица друзей-харьковчан, шляпка на Галине Чистовой оказалась сидящей совсем набекрень;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20