Потом скрипка, сидение в радиорубке. «Истамбул… тат-та».В руках Нонны Иванковой поет ключ. Рассказывает он всему миру о том, что кочегар Иван Зорин досыта кормит машину «Смелого», и за это она сквозь завилюги Чулыма ниткой протягивает плот, больше которого на реке не бывало.Весело поет ключ в пальцах Нонны Иванковой. 2 В двухкомнатной каюте капитана строгий порядок. Сразу, как войдешь, – два мягких кресла, письменный стол с матовой лампой, выше картина моряковского художника, изображающая Чулым, – невесть какая гениальная, но написана с любовью, от души; на второй стене поблескивает корешками золотых тиснений книжный стеллаж. Есть еще барометр, радиоприемник, морские часы (на циферблате двадцать четыре цифры, а заводятся на месяц). На полу – ковер.Капитан работает за письменным столом. Перед вахтой он принял душ, посвежел. Прямыми, стариковскими буквами пишет капитан; закончит строчку, откинется в кресле, пробежит глазами по написанному – все ли так? – опять пишет. Грамотен капитан; но порой тянется к словарю, ищет нужное слово, чтобы не осрамиться перед дочерью-филологом. Иногда чертыхается – ах, будь ты неладна! – что ни год, то новое правописание, что ни доктор наук, то открытие, а в словарях через слово – в скобках: народное, местное, архаическое. «Отстой судов в зимний период… имеющиеся недостатки… деловой поросенок…» Вот как! Вместо зимы – зимний период!.. Деловой поросенок – забавная штука. Представляется капитану веселый, шустрый маленький свин – хвост крючком, глаза хулиганские, уши торчат, одним словом, деловой, энергичный поросенок!..Капитан пишет дочери.Незаметно и полнозвучно бегут минуты капитанского времени. Неторопливо разговаривает с дочерью капитан, чувствует нежность, огорчается оттого, что мало слов у человека, трудно выразить заветное, выношенное…В десятом часу капитан ложится на часок отдохнуть перед вахтой, но, забравшись в кровать, чувствует, что сразу не уснуть, – мысль взбудоражена, в пальцах стынет нетерпение. Он приподнимается на локте, поискав глазами, снимает с полки «Кола Брюньона». Высоко подоткнув под спину подушку, читает знакомое, известное, сто раз обдуманное.«…Благословенен день, когда я явился на свет! Сколько на этой круглой штуке великолепных вещей, веселящих глаз, услаждающих вкус! Господи боже, до чего жизнь хороша! Как бы я ни объедался, я вечно голоден, меня мутит; я, должно быть, болен; у меня так и текут слюнки, чуть я увижу накрытый стол земли и солнца……»…Плавно, на собственной, отраженной от берегов волне покачивается «Смелый». Хорошо думается под мерные взлеты кровати, поскрипывание переборок. Положив книгу на грудь, капитан закрывает глаза… Жизнь! Голубым полотном струится в глазах капитана прожитое… Жизнь!..Раздается глухой, далекий удар. Пароход вздрагивает, и в то же мгновенье смолкает машина. Капитан вскакивает. Он знает, что случилось.Через несколько секунд капитан выбегает из каюты, спешит к правому колесу «Смелого». При свете электрического фонаря молча, напряженно движутся люди.– Топляк?– Он! – Уткин поворачивает к капитану наполовину освещенное лицо.Непривычная, тяжелая тишина на пароходе – отчетливо слышно, как ластится к борту наносная волна. Лица речников зловеще бледны, движения торопливы, судорожны. И ни звука. Ли зубами, по-собачьи, рвет узел на веревке.– Давай! – шепчет Уткин кочегару. Сбросив сапоги, рубаху, Иван Захарович ныряет в колесную дверь, из которой несет холодом; видна темная, как деготь, вода и толстые, освещенные фонарем плицы. Слышно бутылочное хлопанье, всплеск и короткий всхлип, точно Зорин задохнулся. И опять тишина.– Грузы спустили! – докладывает сверху Хохлов.…Отчетливо видит капитан остоповавший на реке пароход и громаду плота; медленно, неудержимо плот приближается к «Смелому», который не может ни отвернуть, ни уйти: в колесе застряло бревно, свечкой плывшее по реке.– Иван, Иван! – зовет Уткин. Захлебывающийся, бутылочный звук повторяется.– Он берет топляк снизу… – тихо говорит капитан. – Нужно брать сбоку, от торца плиц…– Заходи сбоку! – кричит Уткин. Доносится глухо, непонятно:– Уткнулся коух… коух…– Топляк уткнулся в кожух, – поясняет капитан. – Пусть берет сбоку!Он не повышает голоса, говорит спокойно, неторопливо, понимая, что спешка – опасный враг в такой момент.– Иван, Иван!– Не могу… коух… дер-и-и…С чечеточным стуком спускается по трапу боцман, нагибается к уху капитана, обдавая горячим дыханием, шепчет: «Напирает! Шибко напирает!»– Зацепил, а, Иван? – спрашивает капитан в дверной проем. – Ты обопрись на спицу… На нижнюю…– Ногой не достаю.– Так… ясно! – соображает капитан. – Правой рукой возьмись за вал…Молчание. Плеск. Свет фонаря качается. Опять плеск. Тишина.– Взялся рукой… Теперь легче… – хрипит кочегар.– Обними ногами бревно…Снова плеск и тяжелое, прерывистое дыхание.– …Обнял…– Вытаскивай топляк, движениями ног на себя… Проходит несколько напряженных мгновений. Затем – облегченно, со вздохом:– Пошло!И еще через мгновенье:– Уткин!.. Давай!Уткин стремглав кидается к машине, дает «полный вперед!». Пароход оживает.– По местам! – говорит капитан и уходит в каюту.Задыхающийся, с мокрыми космами, упавшими на лоб, Иван Захарович неподвижно сидит на полу. С кочегара течет потоками вода. Радистка насмешливо смотрит на него, вздергивает уголки губ:– Топляк вытащить не мог! Герой!Боцман осуждающе качает головой:– Несправедливый ты, Нонка! Иван – молодец!.. Не умеет – научится! Он не капитан – все знать… Где ногами сожми, где рукой ухватись… Научится! 3 Утро назавтра – туманное, серое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32