кабинетный Карцев имел немигающие, внимательные глаза, суровые начальственные губы, держал руки на высоких подлокотниках, далеко откинувшись назад в кресле.
– Простите! – смущенно сказал Игорь Саввович. – Я только хотел сказать… Я не знаю сам, что хотел сказать. Вам нужно немедленно поговорить со Светланой…
Неужели и это игра – искусная, ловкая игра «мальчика новой формации», как однажды выразился Игорь Саввович о сокурснике? Все заранее продумано, подготовлено, отрежиссировано…
– Иван Иванович!
– Да.
– Почему вы молчите?
Иван Иванович поднялся, раздумал и опять сел. Еще оглушенный моторами самолета, зверски уставший, он тупо взглянул в лицо зятя.
– Вы неузнаваемо переменились, – хриплым голосом проговорил он, опуская голову и роясь в цветных карандашах. – На улице я бы вас не узнал…
Теперь они молчали одинаково напряженно. Иван Иванович оттого, что его до спазм в горле раздражал и злил наглый человек, сидящий в кресле для посетителей, а Игорь Саввович оттого, что во второй раз слышит, как хорошо и бодро выглядит, и что сейчас, не дыша, прислушивается к самому себе. Непостижимо! Неужели возможно в самом разгаре житейского крушения, в час катастрофы чувствовать себя выздоравливающим? Где кошмарные, беспричинные страхи, боль под сердцем, сковывающая все тело свинцовая тяжесть? Нет, он еще не ощущал головокружительной сладости Коло-Юльского ельника, но уже легко и просторно дышал, ощущал здоровое тело, раскрепощающую чистоту и стройность мысли.
– Я не переменился, – беспомощно проговорил Игорь Саввович, зная, что Карцев, как и всякий другой человек, не способен его понять, – Я вдруг почувствовал себя почти здоровым, я не переменился…
Хороший, только очень хороший актер мог так искусно играть невинность. Какие там, к черту, тридцать лет – шестнадцатилетний мальчишка сидел перед Карцевым, путался в словах, краснел от смущения и все-таки не мог сдержать счастливого придыхания, когда говорил, что выздоровел… Иван Иванович пошарил по карманам, вынул распечатанную пачку папирос «Беломорканал», неторопливо закурил и невольно прислушался, как редко и прерывисто вскрикивали пожарные машины – возвращались обратно, и это значило, что завтра утром на письменный стол Карцева ляжет сводка происшествий по городу и области, в которой будет упомянут и сегодняшний пожар. А в конце месяца Иван Иванович вместе с генералом Поповым сойдутся, чтобы обсуждать месячную сводку, тревожиться ростом числа одних преступлений, радоваться снижению количества других. «А если его не будет – конца месяца?» – внезапно подумал Иван Иванович и почувствовал, как сердце больно сжалось, а ставший привычным кабинет с его покатыми сводами показался вокзалом. Пожалуй, именно в это мгновение первый заместитель председателя облисполкома Иван Иванович Карцев впервые серьезно подумал, как возможен и близок конец его заслуженного высокого взлета по служебной лестнице, а те два мгновения, когда Карцев про себя говорил: «Это – конец!», в счет не шли из-за театральной трагичности и напыщенности фразы. «Могут снять, – подумал сейчас Карцев, и это было серьезным. – Другого выхода, видимо, не существует!» А все началось с того, что муж единственной дочери ввязался в уличную драку… Да нет, рано или поздно непременно выплыли бы на суд сотен людей неправедные гаражи на детской площадке.
– Два часа назад я был у Николаева, – сказал Игорь Саввович. – Он, оказывается, забыл мое имя и отчество и сделал строгий, может быть, последний выговор за отсутствие такелажа у Прончатова. А этим вопросом занимался сам Валентинов.
Когда крысы бегут с тонущего корабля, то на спасительный берег первой выбирается не самая крупная крыса, а наиболее трусливая и потому наделенная сверхострым инстинктом самосохранения. Управляющий Николаев открыто, демонстративно, чтобы знали «наверху», пересадил зятя Карцева из тесной комнаты с табличкой «Отдел новой техники» в кабинет заместителя главного инженера, на каждый большой праздник приглашал к себе домой Гольцова со Светланой, прозрачно намекал, что в случае ухода Валентинова на пенсию – только Гольцов и никто другой… Самая трусливая крыса теперь судорожно нюхала воздух дрожащей мордой, соображая, куда бежать и когда бежать. Все эти дни Николаев неутомимо шастал по обкомовским коридорам, исподволь заводил разговоры о Гольцове, делая вид, что относится к делу чрезвычайно объективно, определял, откуда дует ветер и какой: теплый или холодный. К первому секретарю он пробраться, конечно, не мог и не посмел, но побывал у секретаря по промышленности Цукасова, втирался в приемную первого, чтобы поболтать с помощником и секретаршами Левашева, знающими все и немножко больше, чем сам первый.
– Вот такие дела! – пробормотал Карцев.
Тесть Игоря Саввовича непривычно, неумело, беспомощно пытался скрыть от зятя растерянность и вполне понятный страх – это одно из величайших и самых опасных бедствий человечества. Карцев всеми силами старался оставаться тем человеком, которым был на самом деле: по горло загруженным делами, полным новых планов, увлеченным любимой работой, добрым, сильным, справедливым. Слезы закипали на глазах при мысли, что в пятьдесят шесть лет, в расцвете сил и организаторского таланта, занимая по праву высокий пост, будучи нужным и полезным, Иван Иванович мог потерять едва ли не все, что накопил за сорок лет безупречного и почти круглосуточного труда. Он начал работать в семнадцать, на пятьдесят четвертом году стал первым заместителем председателя облисполкома. В городе и области Карцева любили и уважали, но вот пришел день, когда исподтишка, из-за угла, из темного закутка, где беды, казалось, быть не может, Карцеву нанесли сокрушительный… Левашев!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142