Да, наверное, не единственный, далеко не единственный…
– Я такой разговор не принимаю, гражданин следователь! – сказал человек-кролик, обращаясь только к Селезневу. – «Вы с моей женой не ссорились?».. Такой разговор, гражданин следователь, надо в протокол заносить. Так и запишите, что у меня ни с обвиняемым, ни с его женой личных счетов не имеется… А вам стыдно, гражданин Гольцов, на провокацию идти. А еще инженер, начальство! Штучки-дрючки у нас не пройдут! Ни один человек не покажет, что я имею с вами личные счеты…
Селезнев сидел неподвижно, молчал, глядел на Фалалеева потемневшими, ничего не выражающими глазами, под взглядом которых Фалалеев понемножечку съеживался и притихал.
– Будете заносить мои слова в протокол? – вяло повторил он. – Настаиваю, значит, чтобы мои слова, значит, занесли в протокол…
Когда он замолчал, Селезнев взял ручку, склонив голову набок, что-то записал с видом старательного ученика, перечитал, как обычно, написанное, поправил завитушку и, очень довольный собой, лег грудью на стол. Он вдруг подмигнул кому-то и внушительным басом прогудел:
– Между прочим, не получился у нас с вами разговор, Фалалеев! Ну совсем не получился. – Он по мальчишески почесал затылок, умудрившись при этом не оторвать грудь от стола. – Вот как мы это дело дальше нарисуем, Фалалеев. Давайте-ка мне повестку о вызове в качестве свидетеля да идите домой…
Теперь было ясно, что Фалалеев, стоящий уже возле стола и пытающийся всеми силами заглянуть в лицо следователю, отмечающему повестку, знал о Селезневе такое, что надо было знать только человеку его круга, и то, что он узнал, заглянув-таки следователю в глаза, было тревожным. Гелий Макарович испуганно засуетился, начал как-то странно припрыгивать и хрустеть суставами пальцев, горбатиться и облизывать губы – он чего-то ждал, бледнея и совсем съеживаясь.
– Идите домой, Фалалеев, – прежним басом сказал Селезнев. – Идите домой и на досуге попытайтесь объяснить, как вы оказались на месте драки в полном одеянии и даже при галстуке?.. Идите, идите, времени на вас у меня больше нет…
Следователь снова кому-то подмигнул, и от этого Фалалеев замер на месте, словно принимал участие в школьной игре «Стой и не шевелись!». Он по-прежнему просительно глядел следователю в глаза, и было понятно: этих абсолютно разных людей связывает тайное, непонятное, но такое крепкое, как связывающее людей кровное родство. Жизненные пути Гелия Макаровича Фалалеева непременно и фатально пересекались с жизненным путем Юрия Ильича Селезнева, и не случись этого, существование того и другого сделалось бы бессмысленным.
– Идите, идите, Фалалеев! – глядя в стол, повторил Селезнев. – Понадобитесь – найдем!
Дверь за человеком-кроликом закрылась по-воровски бесшумно, показалось, что комната стала просторней и выше, посветлела, хотя солнце, проникнув в окно, прежним косым пятном лежало на полу; стояла тишина, было даже слышно, как разговаривают пешеходы, звучит радиоприемник, хотя мотив и слова было трудно разобрать.
– Этот Фалалеев и был четвертым человеком, который вам показался тенью, – сказал Селезнев. – Он во время драки скрывался за углом дома.
Презумпция невиновности. Значит, только этому юридическому установлению Игорь Саввович был обязан тем, что следователь, попутно демонстрируя Игорю Саввовичу, в какой клоаке он оказался, упорно собирал факты, чтобы доказать невиновность инженера Гольцова хотя бы в ночной драке.
Игорь Саввович знал, что следователь – его одногодок, однако через несколько минут после первого знакомства понял и почувствовал, что Селезнев вдвое старше, опытнее, мудрее, и это положение не изменилось до сих пор. Сидя в зарешеченном кабинете, Игорь Саввович постоянно ощущал, что Селезнев знает о нем значительно больше и глубже, чем сам Игорь Саввович, – речь шла не о гараже и драке в переулке, не о преходящих деталях жизни Игоря Саввовича, а о скрытом, тайном, но самом главном. Шаг за шагом, этап за этапом демонстрируя криминальные упущения Игоря Саввовича, следователь вел себя достаточно мудро, чтобы доказать не только примитивное: «Проглядел, прохлопал ушами, оплошал преступно!» Нет, за всем этим скрывалось большое, трудноуловимое, жестокое обобщение, словно выставлялась табличка «Так по жизни ходить нельзя!», и были такие мгновения, когда Игорю Саввовичу казалось, что еще немножко, еще чуть-чуть, и он сам, а не Селезнев ухватит за кончик начало нити из клубка, откуда пошли его болезнь, одиночество, лошадиная доза коньяка на собственном дне рождения, драка, гараж.
Селезнев неторопливо копался в бумагах, что-то искал и одновременно наводил порядок. Одну бумагу он внимательно прочел, положил перед собой, помассировал пальцами бледный лоб.
– Накануне происшествия вас консультировал профессор-психиатр Баяндуров по просьбе лечащего врача Малининой, – сказал Селезнев. – Чем вызвано обращение к врачам-психиатрам?
И опять Игорь Саввович почувствовал себя голым и замерзшим, стоящим перед длинным столом с глядящими на него мужчинами и женщинами – врачами военкомата, собравшимися на очередную военную комиссию. За его голой спиной, в соседней комнате, вместе с одеждой осталось то, что три минуты назад было Игорем Саввовичем Гольцовым. Перед десятками холодных глаз стояло нечто без имени и фамилии, без биографии, особых примет, без всего того, что казалось безусловным и важным. Голый человек на голой земле…
– Я обращался к врачу Малининой, – вздохнув, тяжело и смущенно проговорил Игорь Саввович. – Непонятные страхи, всегдашнее сонливое состояние, апатия, боязнь находиться среди большого количества людей – Он заставил себя улыбнуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142