Обыкновенная. Чеченская
Макка Джабраилова, жительница села Махкеты Веденского района Чечни, рассказывает: «Как Путин по телевизору сказал: „Мочить в сортире!“ – так на следующее утро у меня обстреляли туалет в огороде. Теперь у нас тайный, подземный туалет». Что думает о президенте своей страны 14-летний сын Макки? Как хорошо быть глухим Война началась тривиально: с бомбежек сел и городов. А значит, война началась с потоков беженцев. Тысячи людей, подхватив детей и стариков, ринулись куда глаза глядят, прочь… Они шли повсюду и отовсюду, многокилометровый «хвост» выстроился по главному шоссе Чечни, так называемой «федеральной трассе Ростов-Баку». Но и «хвост» бомбили. Сентябрь 1999 года. Мы лежим на жухлой осенней траве. Точнее, мы хотим на ней лежать – но большинству достается только пыльная чеченская земля. Это потому, что нас слишком много – сотни, и на всех хорошего не хватает.Мы – это люди, которых настигла бомбежка. Мы ни в чем не провинились, просто шли по направлению к Ингушетии по бывшему шоссе, теперь распаханному и разъезженному бронемашинами.За нашей спиной Грозный. Мы, сбившись в стадо, бежим от войны и боев. И когда наступает мгновение и ты должен плюхнуться носом в землю, приняв внутриутробную позу, стараясь убрать под себя голову, коленки и даже локти, – вот тут-то и подкрадывается такое лживое и липкое одиночество, и начинаешь думать: а что ты съеживаешься? что, собственно, спасаешь? эту свою жизнь, никому, кроме тебя, больше не нужную?…Почему лживое? Потому что отлично знаешь – неправда все это: дом полон родни, и она тебя ждет, и за тебя молится. А липкое, потому что физически-потное. Когда очень хочется жить, слишком много пота выделяется. Хотя некоторым везет: когда чувствуют смерть рядом, только волосы на голове встают проволокой…И все-таки – одиночество… Где-где, а на смертном одре товарищей не сыщешь. Как только наверху, над твоей свернувшейся спиной, зависают пикирующие вертолеты, земля становится похожей на упокойное ложе. Вот они – вертолеты. Очередной заход. Они спустились так близко, что видны руки и лица пулеметчиков. Некоторые уверяют, даже глаза. Но это преувеличение от страха. Главное – их ноги, небрежно спущенные в открытые люки. Будто они не убивать прилетели, а решили охолонить их, натруженных, в прохладном воздушном потоке. Ноги большие и страшные, подметки тычутся чуть ли не в нас. Между ляжками зажаты дула. Страшно, но всем хочется посмотреть, кто же твой убийца. Кажется, они смеются над нами, над тем, как мы уморительно ползаем внизу – старые грузные тетки, молодые девушки, дети. Нам даже слышен этот хохот, хотя это опять вранье – слишком шумно вокруг. Автоматные очереди высвистывают воздух вокруг наших тел, и в такт этим посвистам кто-то обязательно начинает выть. Убили? Ранили?…–Не двигайся. И головы не поднимай. Мой совет, – произносит мужчина рядом. Он как был, так и упал на землю в черном костюме, белой рубашке и черном же галстуке.Сосед впадает в многоречивость. И спасибо ему: сейчас лучше переговариваться, чем молчать.Мужчина по имени Ваха – чиновник-землеустроитель из Ачхой-Мартана, большого села неподалеку от Ингушетии. В воюющей Чечне все боятся всего, и сегодня утром Ваха вышел из дома, как обычно, в костюме, с папкой, чтобы не привлекать внимания – вроде бы на работу. А на самом деле решил бежать.–Всякий раз, – бормочет Ваха, потому что не бормотать нельзя, ведь наши губы уперты в землю, – всякий раз, когда налетают вертолеты, я беру в руки папку, достаю бумагу и делаю вид, что записываю. Мне кажется, это очень помогает.Люди, лежащие рядом, начинают тихо посмеиваться.–Как может помочь бумага? Что ты такое говоришь? – шепеляво, отплевываясь пылью, громко шепчет крошечный худющий дядечка, расположившийся слева.–Пилоты видят, что работаю, что не террорист, – парирует землеустроитель.–А если они подумают наоборот? Что ты записываешь их бортовые номера? – отзывается женское тело впереди и очень осторожно чуть-чуть меняет положение. – Затекло… Когда же это кончится?–Если подумают, тогда конец, – кто это говорит, не видно. Он сзади. И хорошо: речь жесткая и колкая, как топор, без всякого сожаления.–Ладно тебе. Ты за свое, – обрывает «жесткого» стариковский голос. И обращается к Вахе: – Покажи свою папку, пожалуйста. Другим расскажу.Тела, смолкнувшие при «жестком», опять хватаются за соломинку – кусочек вдруг подаренного веселья, для кого-то и последнего.–Показывай-показывай…–Все себе заведем…–У русских папок не останется…–Путин подумает, что это все чеченцы ходят по войне с папками? А должны бы с автоматами…–И тогда федералам папки выдаст. Будет вся Чечня с папками…–Ваха, дорогой, а какого цвета надо папку?А вертолеты никак не уймутся, выписывая разворот за разворотом, и детский плач раздирает землю, усыпанную людьми, и пулеметные очереди, – ну хотя бы на минуту заткнулись! – и взрывы падающих мин квакают безостановочно, внося оттенок пошлости в наше пребывание на смертном одре. Этого только не хватало!И все равно люди шутят.–Воля Аллаха, – смиренно отбивается от публики Ваха. – Но! Что хотите говорите, а с папкой этой меня даже ни разу не ранило. Ни первую войну, ни в эту. Всегда помогало.–Так ты и в первую?… С папкой?… – покатывается кто-то со смеха – клочковатообразного и потому чрезмерно нервного. – Тогда сейчас почему лежишь? Эй, парень! Встал бы!Вахе надоело:–Так ведь все лежат. Что же, я один встану? И превращусь в мишень?–Но ведь с папкой… уже тот самый старик, который обрывал «жесткого» больше, кстати, не произнесшего ни слова. Старик смеется где-то сзади нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87