Вторым был Ганс Ильман, профессор судебной медицины из университета имени Фридриха Вильгельма в Берлине, бывший старший патологоанатом полицейского управления. Он был им до тех пор, пока его холодная враждебность нацизму не заставила Небе отправить его в отставку. Но даже Небе признавал, что Ильман – лучший патологоанатом, работавший в то время в Алексе. Поэтому по моей просьбе его пригласили принять участие в расследовании порученного мне дела.
Шпион, женщина и политический диссидент. Не хватало только встать и спеть «Красное знамя», чтобы собравшиеся окончательно убедились, что они стали жертвами розыгрыша.
Небе закончил свою пространную вступительную речь, в которой представил меня присутствующим, и дал мне возможность вести совещание.
Я сказал:
– Я ненавижу бюрократию, я ее терпеть не могу. Однако сейчас нам нужна бюрократия информации. Какая ее часть действительно относится к делу, станет ясно потом. Информация – это источник развития любого расследования, и если вы пользуетесь загрязненной информацией, то этим вы отравляете все тело расследования. Конечно, человек в чем-то ошибается. В этой игре мы все ошибаемся до тех пор, пока не докопаемся до правды. Но, если я обнаружу, что кто-то в моей группе сознательно распространяет ложную информацию, я не буду передавать это дело в дисциплинарный трибунал. Я просто убью его. В этом вы можете быть уверены.
Хочу предупредить вас, что мне все равно, кто совершил эти преступления. Еврей, черномазый, гомик, штурмовик, вожак «Гитлерюгенда», чиновник или дорожный рабочий – мне безразлично. Достаточно того, что он их совершил.
А теперь я хочу перейти к делу Йозефа Кана. Напомню, что это еврей, который признался в убийстве Бригитты Хартман, Кристины Шульц и Зары Лишки. В настоящее время он, в соответствии с пятьдесят первым параграфом Уголовного кодекса, содержится в муниципальной психиатрической лечебнице в Херцберге, и одна из задач нашего совещания – оценить это признание в свете убийства четвертой девушки – Лотты Винтер.
Далее, позвольте представить вам профессора Ганса Ильмана, который любезно согласился выполнять обязанности патологоанатома в этом расследовании. Для тех, кому он не знаком, сообщаю, что это один из лучших патологоанатомов страны, и нам повезло, что он будет работать с нами.
Ильман кивнул в знак благодарности и какое-то время продолжал свертывать свою великолепную самокрутку. Хрупкий человек с редкими темными волосами, в очках-пенсне и с маленькой бородкой. Он закончил облизывать бумагу и сунул самокрутку себе в рот, словно это была фирменная сигарета. Я молча восхищался. Его впечатляющие медицинские познания были ничто в сравнении с утонченной ловкостью рук.
– Профессор Ильман ознакомит нас с результатом своих исследований после того, как ассистент Корш прочитает соответствующую запись в деле.
Я кивнул смуглому коренастому человеку, сидящему напротив меня. Было что-то искусственное в его лице, как будто его изготовили виртуозы из технического отдела службы безопасности. В глаза бросались три отличительные черты: брови, сросшиеся на переносице и посаженные так высоко, что они напоминали сокола, изготовившегося к схватке; длинный, как у колдуна, подбородок, придающий лукавое выражение всему лицу, и маленькие усики. Корш прочистил горло и заговорил голосом, который оказался на октаву выше, чем я ожидал.
– "Бригитта Хартман, – читал он, – пятнадцати лет, родители немцы. Пропала 23 мая 1938 года. Тело найдено 10 июня в Зисдорфе в мешке из-под картофеля. Жила с родителями в районе Бриц, южнее Нойкельна. Вышла из дому и направилась к станции подземки на Пархимералле. Собиралась навестить свою тетю в Райникендорфе. Предполагалось, что тетя встретит ее на станции Хольцхаузерштрассе, однако Бригитта там не появилась. Начальник станции «Пархимер» не помнит, садилась ли она в поезд. Но он сказал, что всю ночь пил пиво и все равно вряд ли бы ее запомнил".
Это заявление вызвало дружный хохот за столом.
– Пьянчуга! – фыркнул Ганс Лоббес.
– Это одна из двух девушек, которые уже похоронены, – тихо сказал Ильман. – Вряд ли я смогу что-либо добавить к результатам вскрытия. Можете продолжать, господин Корш.
– "Кристина Шульц, шестнадцати лет, родители немцы. Пропала 8 июня 1938 года. Тело обнаружено 2 июля в трамвайном туннеле, соединяющем Трептов-парк на правом берегу Шпрее с поселком Штралау на другом берегу. В центре туннеля есть технический пункт в виде углубления в арке. Там дорожный рабочий и нашел ее тело, завернутое в старый брезент. Девушка была певицей и часто выступала в вечерних радиопрограммах Лиги немецких девушек. Вечером в день исчезновения она была на радиостудии на Мазуренштрассе и в семь часов исполняла песню из репертуара «Гитлерюгенда». Отец девушки работает инженером на авиационном заводе Арадо в Бранденбург-Нойендорфе. Предполагалось, что он заберет ее по пути домой в восемь часов. Но у машины спустило колесо, и он опоздал на двадцать минут. К тому времени, когда он добрался до студии, ее нигде не было, и, полагая, что она решила идти домой одна, он поехал назад в Шпандау. В 9.30 вечера ее все еще не было, и он, обзвонив ее друзей, обратился в полицию".
Корш взглянул на Ильмана, затем на меня. Погладил свои усики и приступил к чтению следующей страницы лежащего перед ним дела.
– "Зара Лишка, шестнадцати лет, родители немцы. Пропала 6 июля 1938 года, тело обнаружено 1 августа в сточной канаве в Тиргартене, недалеко от Колоннады Победы. Семья живет на Антонштрассе в Веддинге. Отец работает на бойне на Ландсбергералле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91