– Почему вы так думаете? Но я не стану защищать его. Один вопрос, Жессика: вы любите его?
– Это не имеет значения.
– Вы уклоняетесь от ответа. Я буду вынужден заставить вас ответить мне. Я был молод, Жессика, и теперь могу, не хвастаясь, сказать, что и мною увлекались. Вы сами должны понять это, Жессика. И даже в то время вы предпочли бы мне Поля Эльзеара. Не правда ли? Я это вполне понимаю.
– Пожалуй, что и так, – прошептала она.
– Почему?
Она опустила голову:
– Я не знаю. Я сама не отдаю себе отчета в своих чувствах.
– Он, такой далекий, ближе вам, чем я, к которому вы так привыкли?
– Это должно быть так. Иначе я не могу понять смысла моей жизни. В конце концов, что представляет собой Поль Эльзеар? Есть чувства более сильные, чем моя любовь к Полю Эльзеару, которые в любой момент могут заставить меня уйти, даже не оглянувшись.
– Чувства? Какие? – воскликнул де Биевр.
Он напряженно вслушивался в каждое ее слово. Он знал, что, если ему сейчас не удастся открыть тайну этой женщины, он никогда не узнает ее.
– Тише! Сюда идут, – сказала Агарь.
В глубине аллеи показался слуга.
– Месье Риго просит мадам извинить его. Его задержали в Париже, и он не может приехать раньше двух часов. Я хотел доложить мадам, что завтрак подан.
Агарь поднялась.
– Идемте.

Медленно пошли они к замку. Вокруг царило тревожное молчание осени, нарушаемое шуршанием стелющихся под их ногами мертвых листьев.
У крыльца они встретили садовника.
– Ну, старина Проспер, – обратился к нему де Биевр. – Вы позаботились о цветах для главного цветника? Я помню, что советовал вам взять монгольские скабиезы.
– Я был в Париже, ваше сиятельство, но монгольские скабиезы в этом году в четыре раза дороже, чем пять лет назад, когда вы их оценивали в…
– Теперь другое дело, – смеясь, прервал его де Биевр. – Постарайтесь достать их во что бы то ни стало.
Столовая находилась в нижнем этаже дома и занимала его почти целиком. Она была бы темной без открытых настежь больших стеклянных дверей, в которые доносился щебет пролетающих над парком птиц. Стены ее были обиты старинными гобеленами, на которых была передана история Эсфири. Один из гобеленов изображал триумф еврейской героини, выраженный в классической трагедии следующим двустишием:
«Эсфирь победила Персии женщин.
Природа и небо исполнились зависти к ней».
Де Биевр не спускал глаз с молодой женщины. Взгляд танцовщицы был устремлен на старинное ожерелье, охватывающее лоб владычицы Ассирии.
– И вы, Жессика, – сказал он сурово, – и вы достигли славы.
Она вздохнула, но молчала.
– Вы счастливы, Жессика? Другой женщине, я, без сомнения, не предложил бы этого вопроса.
– Не славой своей гордилась Эсфирь, – ответила она уклончиво.
– А чем же?
Танцовщица молчала.
– Я понимаю вас лучше, чем вы думаете! Одна маленькая подробность мне многое объясняет. В свой первый визит сюда Жан Риго заметил, как мне известно, этот гобелен. Он решил написать сцену для своего ревю, сцену, в которой Эсфирь – Жессика танцует перед ассирийцами. Идея была удачной. Париж, любящий этот жанр, бешено аплодировал бы вам. Однако вы наотрез отказались. Это правда?
– Я не стану спорить! Это так. Вы считаете возможным упрекать меня? – спросила Агарь.
– Я вас не осуждаю. Я только стараюсь решить чрезвычайно сложную проблему. Как вы прекрасны сегодня, Жессика! Красный шелк вашего лионского платья оттеняет вашу кожу еще нежнее, еще мягче, чем всегда. Эти тисненые золотые драконы только что отражались в воде бассейна. Теперь они темны, как бронза. Кажется, они унесут, похитят вас… Да, на чем я остановился? А! Я хотел уговорить вас танцевать Эсфирь. Дю Ганжу никогда не пришла бы на ум такая святотатственная идея, не правда ли?
– Кто знает, – прошептала она, – тут многое забывается и топчется ногами.
– Но перед многим преклоняются и благоговеют, Жессика. Мне очень больно, что какой-то дю Ганж вам более близок, чем я, который чувствует к вам глубокое уважение и любовь. Неужели эту пропасть ничто не уничтожит?
Она молчала.
– Вас не утомляет мой разговор?
Она устало покачала головой:
– Нет.
– Прошла только неделя со дня вашего великого поста. Вы постились, Жессика?
– Да, – сухо ответила она. – И что же? Что это доказывает?
Он ничего не сказал.
На стене между гобеленами оставались пустые пространства. Еще шесть месяцев назад тут висели портреты графинь из рода де Биевров, которые теперь были перемещены на Рю-Вернейль… В продолжение веков эти надменные католички сидели в комнате, где находилась теперь Агарь. Мысли де Биевра занимали те таинственные силы, которые, вытеснив представительниц гордого рода, привели сюда незнакомку с Востока. В этой комнате, где игуменья и прелаты спорили о иогизме и квиетизме, еврейская танцовщица исполняла обряды своего народа. Божественная и страшная нация, уверенно разрушающая и ничего не уступающая, ничего не дарующая побежденному врагу.
Шум автомобиля, подъехавшего к подъезду, вывел их из задумчивости.
– Просите, – сказала Агарь слуге, доложившему о приезде Риго.
– Ну, – начал литератор, сразу уловив настроение, царящее в столовой. – Я вижу, что тут совсем не думают о том, что все друзья в Париже чертовски устали. Моя маленькая Жессика, когда ты наконец намерена вернуться в Париж?
– Ты завтракал? – спросила она, оставаясь неподвижной.
– Завтракал ли я? Недурно. Конечно, я позавтракал наспех. Ты забыла, что через две недели генеральная репетиция?
– Я готова.
– Ты готова! Она неподражаема! Была на двух репетициях, еще даже без костюмов. Готовы ли они, по крайней мере, твои костюмы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49