– Должно быть, фра Лео добавил эти примечания позднее, – пояснил библиотекарь.
Почерк наверняка его – еще мельче, чем у его учителя, если такое возможно. Лодовико проследил пальцем более длинную приписку над благословением, сделанную теми же красными чернилами и той же рукой. Не дождавшись отклика Конрада, он сам начал читать через его плечо:
– «Блаженный Франциск за два года до смерти на сорок дней удалился на гору Ла Верна, дабы почтить Блаженную Деву Марию, матерь Божью, и архангела Михаила. И Господь возложил на него свою руку. После видения и слов серафима и запечатления на теле его ран Христовых он сложил хвалу, записанную на обороте этого листа, и записал ее своей рукой, благодаря Господа за милость, ему ниспосланную».
Лодовико взял пергамент из рук Конрада и возвратил на место под стеклом. Конрад, стоя за его спиной, раздумывал о прочитанном, а также и о том, с какой готовностью библиотекарь показал ему записи.
– Довольно странно, не правда ли, брат? – сказал он.
– Что странно, Конрад?
– Хвала. Она написана не той рукой, что благословение Лео, – очевидно, под диктовку, однако тот, кто оставил приписку, утверждает, что это собственноручная запись святого Франциска. Мне приходит в голову, что брат, писавший под его диктовку, – а это, вероятно, был фра Лео, – и брат, оставивший приписки красным, были два разных человека.
Лодовико застыл, склонившись над крышкой ящика, вплотную разглядывая пергамент. Впервые Конраду почудилось движение жизни под маской его лица: углы губ оттянулись книзу, брови чуть сдвинулись – крошечная щель открылась в броне непроницаемости.
Не дав фра Лодовико ответить, Конрад добавил:
– Не подскажешь ли мне, какие еще хроники ордена стоит прочитать?
Возвращение в Сакро Конвенто прошло гладко – пожалуй, слишком гладко, как заметил Конрад два дня спустя в разговоре с донной Джакомой. Они вместе ели суп на кухне ее дома, и он вел отчет о событиях последних дней. Конрад с благодарностью принял и горячую похлебку, и огонь, разведенный в печи, потому что осенние дни уже стали почти такими же холодными, как ночи, а затянутые промасленной кожей окна были слабой защитой от непогоды. Маэстро Роберто только что вставил в окна дополнительные рамы, но Конрад догадывался, что старой женщине нелегко придется зимой, несмотря на пергамент в окнах, ковры на стенах и огонь в очагах.
– Привратник, так надменно встретивший нас с сиором Джакопоне, теперь был донельзя любезен, – говорил Конрад между глотками отвара. – Нет, он мог меня не узнать. Но меня никто из братьев не тревожил и не расспрашивал. Я чувствую себя... как бы это сказать? Невидимкой. Что-то неестественное чудится в том, как со мной обращаются – или, вернее сказать, не обращаются.
– Чепуха, – возразила донна Джакома. – Я уже говорила, зря вы так беспокоитесь, брат. Бонавентура вас не потревожит. А узнали вы что-нибудь о смысле послания Лео? Я ломаю над ним голову с того дня, как вы мне его показали.
– Пока ничего.
Он рассказал ей о записке святого Франческо и добавил:
– Еще я нашел копию письма, которое Элиас разослал всем министрам-провинциалам после смерти нашего учителя. Часть я переписал. – Конрад достал из-за пазухи список с записями. – Даже я вынужден признать, что это прекрасное послание. Слишком длинное, чтобы переписывать его целиком, но я списал ту часть, которую нахожу особенно трогательной, – о видении на Монте Ла Верна: «Я пользуюсь случаем сообщить вам чрезвычайно радостную весть – новое чудо. Никто доселе не слыхивал о подобных чудных знаках, кроме данных Сыну Божию, каковой есть Господь наш Христос. Ибо задолго до кончины наш брат и отец Франческо получил знаки распятия; он носил на теле пять ран – истинных стигматов Христа. Ладони и ступни его были как бы пронзены гвоздями, и эти раны не заживали и остались черными, словно гвозди. И бок был разверзнут как бы копьем и постоянно кровоточил. Пока душа его оставалась в теле, он был видом некрасив и наружности непривлекательной, и ни один из членов его тела не был избавлен от немочи... Ныне же, когда он умер, он прекрасен видом и сияет с чудной яркостью, и всякий, кто его увидит, возрадуется...»
У Конрада перехватило горло, и он прервал чтение. Откашливаясь, поднял глаза и увидел, что донна Джакома кончиками пальцев утирает глаза.
– Таким я видела его в ту ночь, когда держала в объятиях, – сказала она. – Кожа цвета слоновой кости. – И она добавила: – Разве вы не слышите любви в этих словах, брат? Элиас не всегда был чудовищем.
Она встала, знаком попросив Конрада оставаться на месте.
– Я тоже хочу показать вам одно письмо. Подождите здесь, в тепле, я сейчас принесу.
Старая женщина вскоре возвратилась, держа развернутый лист в той руке, которой не опиралась на трость.
– Его Лео получил от святого Франческо. Он отдал его мне в благодарность за небольшие услуги, которые я ему оказывала. Как видите, дар Лео драгоценнее всего, что я могла ему дать.
Она положила пергамент на стол перед Конрадом. Он сохранился лучше, чем пергамент из библиотеки, хотя тоже хранил темные отпечатки грязных пальцев. Запись в первую очередь подтверждала – даже более, чем благословение – особую привязанность святого к ближайшему своему спутнику.
Брат Лео, желает тебе твой брат Франческо здоровья и мира.
Обращаюсь к тебе, сын мой, как мать обращается к сыну. Все слова, сказанные нами в пути, помещаю здесь, собрав их в краткий совет. И если тебе еще нужен мой совет, скажу вот что: поступай, как тебе кажется лучше, чтобы угодить Господу и следовать путями Его и Его бедности, и будет с тобой благословение Господне и мое послушание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143