«А, значит, речь все же о том, чтобы заткнуть мне рот...»
– Почему на Монте Ла Верна? – спросил он с наигранным простодушием.
Ответ был ясен: потому что именно там святой Франциск приобрел свои язвы. Что же, Григорий и Джироламо смеются над ним?
– Разве истина не остается повсюду той же и неизменной? – продолжал он, уже уверенный, что папе известно, какую истину он подразумевает.
Спина понтифика застыла.
– «Quid est Veritas?» – Пилат Господа. – «Что есть истина?» К сожалению всего человечества, он не дождался ответа Иисуса. Весь род человеческий возрадовался бы, услышав тот ответ. Мы прожили вдвое дольше тебя, фра Конрад, и немалую часть жизни отдали чтению хроник и летописей, долженствующих точно отображать бывшее. И мы заметили, что под пером писца истина принимает любую форму так же послушно, как железо под молотом оружейника.
– Но я совершенно уверен, что святой Франциск был прокаженным!
Григорий обернулся к нему. На лице его была боль, словно такая прямота поразила папу.
– Однажды некоему мудрецу представилось, что Бог протягивает ему правую длань, в коей была скрыта вся истина вселенной. В левой же Создатель держал лишь деятельные поиски истины, ограниченные способностью человека ошибаться в своих поисках. И Он сказал мудрецу: «Выбирай!» Тот смиренно избрал левую длань Господа, говоря: «Божественный Отец, даруй мне сие, потому что совершенная истина принадлежит Тебе одному».
Свистящий голос папы дал трещину, когда он добавил:
– Сегодня на площади ты должен был убедиться, что истина, за которую ты цепляешься, не столь проста, не столь абсолютна. Твоя истина может обернуться копьем, пронзающим сердце народной веры.
Конрад опустил голову. Уверенность в своей правоте заставила его преступить границу. Между тем он обязан относиться к верховному понтифику с безоговорочным послушанием и благодарностью.
– Святой отец, прости мне мою гордыню, – сказал он и закрыл глаза.
Сердце разрывалось от бушующего в нем смятения. Он продолжал еще тише:
– Глядя на толпу, я пришел к тому же заключению, что и ваше святейшество, и вечно раскаивался бы, если бы подорвал благочестие народа. Верно, сказал я себе, еще не время открывать эту тайну. Однако, из уважения к той же истине, не следует ли нам по крайней мере оставить запись в одной из хроник для тех, кто придет после нас?
– Нет.
Слово прозвучало тихо, но твердо, и папа коснулся его плеча.
– Нет, сын мой.
Конрад поднял лицо, пораженный нежданной лаской понтифика.
– Но мы у тебя в долгу за муки, перенесенные тобой, и потому... потому что мы согласны с фра Джироламо, что ты, возможно, прав. Твое открытие не должно умереть навсегда – только на время. Когда Бог захочет, Он воскресит его так же легко, как Он воскресил своего Сына. Итак, согласимся вот на чем: с тобой на гору Ла Верна отправится один из братьев, и ему ты можешь передать устное предание о своем Франческо Прокаженном. Устное, не письменное. Остальное оставь в руке Бога.
– А могу я сам избрать себе спутника? Папа кивнул:
– При условии, что генерал ордена одобрит твой выбор. «Дай Бог, чтоб одобрил», – подумал Конрад.
В нем вдруг загорелась новая надежда, и с ней пришло спокойствие, уверенность, что кто-либо из братьев будущих поколений выведет в конце концов на свет измышления Элиаса. Конрад чувствовал, как в сердце утверждается новая решимость, но папе он ничего этого не сказал.
– Будь здесь фра Джироламо, я просил бы его отпустить меня на этот вечер, попрощаться с Орфео и его молодой женой. Я обещал сегодня прийти к ним на ужин.
– Не вижу затруднений, брат. И, пожалуйста, присоедини к своим поздравлениям и мои, потому что я очень его люблю.
Григорий помолчал улыбаясь, прежде чем добавить:
– Когда ты вернешься за своим спутником?
– Если бы он мог встретиться со мной у Порта ди Мурорупта после третьего часа...
Понтифик кивнул и обещал передать его просьбу, после чего проводил Конрада до двери базилики. Итак, дилемма, мучившая Конрада после разговора с фра Джироламо, разрешилась просто: окончательностью и непогрешимостью папской декреталии.
За то время, что Конрад провел с папой, пьяцца ди Сан-Франческо опустела, толпа разошлась ужинать. Одинокая дворняга подбирала крошки, оброненные пилигримами на мостовую. Пес подошел обнюхать колени Конрада и увязался за ним до края площади. Конрад снова пожалел, что ему не дано уже оказаться среди лесных жителей, сбросить тяжесть этих трех лет. Почесывая пса за ухом, он вспоминал Чару, ручного олененка, приходившего к его хижине. Потом он отогнал собаку и дальше пошел один.
Оставался один нерешенный вопрос: сохранность и местонахождение пропавшей рукописи Лео. Конрад собирался спросить об этом фра Джироламо, но теперь, когда генерал ордена отбывает в Венецию, случая уже не представится. Даже если ему удалось бы встретиться лицом к лицу с фра Салимбене или Лодовико, на честный ответ рассчитывать не стоит. Разве что снова вскрывать библиотечные шкафы под покровом ночи – но этот опыт ему не хотелось бы повторять даже в ночных кошмарах. Правда, спутник по дороге к монастырю Ла Верна... вместе с историей проказы святого Франческо ему можно бы передать и наследство Лео.
Дойдя до знакомого поворота к дому Аматы, Конрад заметил, что неожиданный поворот событий, в сущности, принес с собой покой и облегчение. Три года груз, который Лео взвалил ему на плечи, гнул его душу, как снег гнет гибкую ветку, и все силы уходили на то, чтобы не сломаться.
Но власть Григория сняла этот груз, позволила ему разогнуться. Ярмо святого послушника таило в себе и детскую свободу безответственности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143