Сомнение в голосе врача показалось Конраду обидным.
– И слепой способен видеть внутренним взором, – сказал он и, помедлив немного, тихо добавил: – Я сам пережил нечто подобное в полной темноте тюремной камеры.
Маттео с минуту молча мерил его взглядом и наконец кивнул.
– Конечно. Прости меня, брат. Я рассматриваю это явление с точки зрения медика и, пожалуй, не удивлюсь, узнав, что человек, сорок дней постившийся, углубившийся в размышления об архангеле Михаиле и Святом Кресте, увидел плывущего перед ним серафима, пораженного ранами Господними. Что до меня, мне представляется более значимым духовное преображение, пережитое святым Франциском на горе Ла Верна, нежели его физические проявления.
– Как так? – не понял Конрад.
– Когда император вручает солдату за доблесть высокую награду, люди славят героя. Однако награда – лишь знак совершенного в бою подвига. – Он оттянул край своей врачебной мантии. – Мои пациенты с почтением и трепетом взирают на мое одеяние, а ведь оно ничего бы не значило без долгих лет учения, которыми я его заслужил. Ты следишь за моей мыслью?
– Ты хочешь сказать, что не важно – что случилось на Ла Берне с телом Франциска? Что больше значит духовный подвиг, заслуживший эту награду?
– Да, для меня – а я считаю себя искренним христианином. Меня больше впечатляет жизнь, отданная духовному совершенствованию, к которому и я способен стремиться, нежели стигматы, которые недоступны ни мне, ни даже моему воображению.
Конрад невольно взглянул на легкое вздутие на лице Маттео.
– Однако ты можешь разделить с ним смиреннейшие его раны.
– Верно, и впредь я буду думать о нем, когда мне придется бороться с жалостью к себе.
Маттео постучал пальцами по столу, раздумывая, стоит ли говорить дальше, и решившись, поднял глаза на собеседника:
– Так или иначе, по чисто врачебным соображениям я никогда не верил рассказам о стигматах святого Франциска.
В ответ на удивленный взгляд Конрада, он поднял вверх ладонь.
– Я изучал анатомию и знаю, что римляне не могли пригвоздить Господа к кресту, пробив ему ладони. Их плоть не выдержала бы веса тела, порвалась бы.
Пальцем левой руки Маттео тронул сухожилия на правом запястье.
– Чтобы его удержать, гвоздь должны были вбить здесь. Но раны Франциска, как я слышал, возникли на ладонях. И еще я всегда удивлялся, почему, получив раны распятия, он не получил на лбу следов тернового венца? И следов бичевания на спине? Я никогда не слыхал, чтобы у святого было что-то подобное.
– И ты молчал о своих сомнениях? – спросил Конрад. Маттео громко рассмеялся.
– Тебе ли спрашивать, когда ты сам только освободился из заточения? Ты не слышал о брате проповеднике, Томазо д'Аверса?
Конрад покачал головой – нет.
– Когда я учился в Салерно, он проповедовал в Неаполе. И однажды вслух выразил сомнения в истинности стигматов. За что папа на семь лет запретил ему читать проповеди, а для сына святого Доминика это то же самое, как если бы тебе запретили твою бедность. Этот фра Томазо теперь инквизитор Неаполя. За свое несчастье – в котором винит святого Франциска – он отыгрывается на твоих братьях спиритуалах, медленно и с удовольствием умерщвляя их посредством изощренных пыток. Так что, возвращаясь к твоему вопросу: нет, брат, я не высказывал своих сомнений и не намерен впредь. Я не из тех, кто мочится против ветра, – Маттео растянул губы в свойственной ему сухой усмешке. – Ну, а ты как распорядишься обретенным знанием?
Конрад крякнул, разминая плечи.
– Расскажу все фра Джироламо д'Асколи, новому генералу нашего ордена. Думаю, Господь намеренно до сих пор не допускал меня постичь истину. Но теперь Бонавентура мертв, а Джироламо достойный и честный человек. Он поступит как должно.
Поднимаясь из-за стола, Маттео негромко присвистнул.
– Ты и впрямь рвешься в мученики, а? – Он нагнулся в дверях и остановился, глядя на восходящее солнце. – Мне будет жаль лишиться тебя так скоро, – сказал он через плечо.
– Я здесь счастлив, – отозвался Конрад. – С разрешения генерала ордена я вернусь с радостью.
Маттео обернулся и показал сквозь туман на запад.
– Смотри, арка завета.
Обернувшись вслед за ним, Конрад уставился на повисшую над деревьями радугу.
– Как ты ее назвал?
– Просто игра слов, брат. Светящаяся арка – знак Божьего обетования, его завета с Ноем.
– Да, но ты уподобил ее Ковчегу Завета, Святая Святых, где иудеи хранили скрижали с десятью заповедями!
Маттео откашлялся.
– Я ничего особенного не имел в виду, брат. Конрад отмахнулся.
– Я тебя понял. Но у меня мысль идет своим путем, друг мой. Благослови тебя Бог, Маттео, ты сейчас сказал мне, где они похоронили святого Франциска!

42

Конрад ждал Джироламо д' Асколи в сумрачной нижней церкви базилики святого Франциска. Из предосторожности он назначил встречу за пределами монастыря. Радуясь прохладе гладких плиток под запыленными ногами, освобожденными от сандалий, он молился о том, чтобы никогда больше не ощутить стылую сырость пола подземной темницы.
Был день Господень, так что живописец с учеником отдыхали, и скелет лесов в дальнем углу церкви пустовал. Дожидаясь генерала ордена, Конрад упивался зрелищем законченной фрески с Мадонной и святым Франческо. Не слыша воркотни сварливого мастера, он мог пристальнее изучить образ святого. Губы и уши Франческо показались ему толще, чем при первом взгляде, а зрачки, уставившиеся сквозь него в вечность, вызывали в памяти глаза слепых пациентов Маттео. Даже выражение лица напоминало бесстрастную неподвижность лиц, виденных в лепрозории.
Наверняка, рассуждал Конрад, сходство с прокаженными чудится ему только из-за ослабшего зрения или тусклого света единственной лампады на головном алтаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143