Вопреки ожиданиям зад оказался чистым.
А-а, ладно, доблестно решил Истомин, в цирке все равно темно, никто не увидит. И собрался ехать дальше. Но до сих пор гудевший ровно «жигуленок», верный белый конек, вдруг надсадно чихнул, затрясся и заглох. Это было вовсе непонятно.

Истомин поднял капот и заглянул в двигатель. Оттуда несло жаром, подгорелым маслом и бензином марки АИ-93.
– Перекал, что ли? – спросил вслух Истомин.
– Газовать легче надо, – сварливо ответил «жигуленок». – Тебе что Олег говорил?
– Между прочим, – отпарировал Истомин, – Олег сказал, что твой движок внатяг пускать нельзя. Поэтому и газую на низших…
– Вот и догазовался, – констатировал «жигуль». – Я захлебнулся. Увеличь холостые и жди.
– Ну и подожду. Воздухом подышу.
– Самое время – после трудовой победы, – ехидно заметил «жигуль».
– Ты что, видел?
– Не слепой, фары не зажмуриваю.
– Осуждаешь?
– Твое дело, – индифферентно сказал «жигуль», подставляя Истомину горячий карбюратор, подсовывая под отвертку винт регулировки холостого хода. – Ты бы завел меня сначала, чего зря крутить.
– Ах да! – запоздало сообразил Истомин, обошел машину, повернул стартер, прижал акселератор.
«Жигуль» завелся с пол-оборота, но рычал с легкими перебоями, будто покашливал. Истомин покрутил винты на карбюраторе, послушал – двигатель загудел ровно и мощно.
– Так годится? – прокричал Истомин.
– Нормалек! – ответствовал «жигуль». – Теперь выруби, дай остынуть. Заодно и поговорим.
Истомин выключил зажигание, распахнул все двери – пусть салон проветрится, пусть по нему ветерок погуляет – и сел за руль, спинку сиденья откинул: впору и самому малость передохнуть.
– Конечно, мое дело, – продолжил он прерванный техническими манипуляциями спор. – Тебе не понять.
– Где уж нам! – прибеднялся «жигуль». – Мы железные, мы бесчувственные. Только сдается мне, ты себя всегда железным считал, непробиваемым. А хитрый кореш Валера тебя на «слабо» взял.
– Я просто объяснил подонку, что он подонок.
– А подонок просто не понял, что он подонок. Сложное для него объяснение, слишком интеллигентское, с надрывом. Ему бы в рыло и слова соответствующие – все бы сразу уяснил. А ты весь в порывах, в страстях: прыг, хлоп, тарарах! А в результате выполнил его работу и даже пошлого «мерси» не дождался.
– Мне «мерси» не надо. Мне надо, чтобы этот хмырь болотный понял простую истину: не все интеллигенты – белоручки и неумехи. И еще: не все интеллигенты терпят, когда над ними куражатся. И третье, последнее: звание «рабочий человек» по наследству не передается, его заслужить надо. Может, я в большей степени рабочий, чем он…
– Красиво завернул, – похвалил «жигуль», – только все зря. Ничего он не понял, это я тебе говорю.
– А кто ты такой! – возмутился Истомин. – Что ты о жизни знаешь? С тобой носятся как с писаной торбой. Ах, масло поменять! Ах, фильтры загрязнились! Ах, баллоны надо подкачать! Ах, мы давно не мылись, на нас пылинка села!.. Ты, мой милый, типичный баловень судьбы – мытый, сытый, ухоженный. Ты изведал только хорошие асфальтовые магистрали, а о разбитых проселках и слыхом не слыхивал. Тебя даже ни разу не царапали, я уж не говорю – били…
– А тебя? – отпарировал обиженный «жигуль». – Тебя, что ли, много лупили? Тебя, мон шер, судьба тоже по шерстке гладила. В институте лучший студент на потоке, гордость факультета. Ушел в газету – и там все о'кей: командировки, публикации, грамоты. А повести твои?.. А в цирке?.. Да перед тобой трепещут, как перед генералом: вдруг саблю вытащишь и начнешь косить направо-налево. А ты и вытаскиваешь, не без того…
– Постой, откуда ты все знаешь? – удивился Истомин. – Тебе же всего два года…
– Болтаешь много. Как какую бабу в меня посадишь, так и пошел соловьем… Я такой, я сякой, я самый-пресамый…
– Не ври! Я никогда не хвастаюсь.
– Верно, не хвастаешься. Ты у нас склонен к самоиронии, ты человек с юмором, кто спорит. Только самоирония твоя не более чем прозрачная занавесочка. А сквозь нее что надо, то и видно…
– Трепло!..
– Ни в коем случае! Я, майн либер, хоть и сделан волжскими умельцами, но воспитан и взлелеян тобой, за что тебе большой данке шен. И мне тебя осуждать не резон. А вот с чего я малость захлебнулся, так это с твоего нелогичного поступка с псевдотрудягой Валерой… Погоди, не прерывай, а то заглохну, – заспешил «жигуль», видя, что Истомин собирается что-то возразить. – Я за что тебя сильно уважаю? За чутье. Ты ж селезенкой чуешь, когда курс менять надо. Как колобок. А из института ушел вовремя, из газеты слинял в самый раз, все твои повести как ментоловые сигареты с фильтром: вроде бы и горько, а в то же время всерьез не задевают. Верным путем идешь!.. И вдруг – на тебе: в благородство решил поиграть. Откуда оно у тебя, благородство?
– Что ж я, по-твоему, должен был сделать?
– Во-первых, не останавливаться. Во-вторых, раз уж остановился – колонна шла, видел, – то на просьбы о помощи не реагировать: нашел время альтруизм проявлять. В-третьих, раз уж помог, то и ехал бы себе, а не шел с дураком общаться. А ты пошел и нарвался на хамство. Ну ладно, нарвался – встань и уйди. Так нет, взыграло ретивое, решил кавалерийской удалью подонка добить. Зачем, спрашиваю? Потратил нервные клетки, которые не восстанавливаются, испачкал штаны и потерял время. Ну что, прав я?
– А ведь, похоже, ты и меня подонком считаешь, – медленно, словно удивляясь, проговорил Истомин.
– Да ни в коем случае, ты что, ты что! – «жигуль» от возмущения даже вентилятор включил, задул, загудел. – Мы с тобой два сапога пара: ходкие, приемистые, надежные в работе, на вид блестящие, в экспортном исполнении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21