Пирующие отвлеклись на шум, два батыра-топтуна за спиной Благовестова тоже вытянули шеи в ту сторону, да и сам Кузултым-ага оживленно заворочался на пуфике. Беззаботно из белого пакетика направил Благовестов струйку в хрустальную кружку старца. Кузултым-ага, будто услыша тайное распоряжение, тут же приник к кружке жаждущим, жадным ртом. Он патриотично предпочитал кумыс всем другим напиткам.
– Пора собираться, - взгрустнул Елизар Суренович. - Дела не терпят отлагательства. И все-таки жаль, что ты не веришь мне, старый товарищ.
– Верю, дорогой, - улыбнулся старец светлой улыбкой пророка. - Тебе неправду донесли. Оболгали ненавистники.
Они уже успели поговорить, и Елизар Суренович убедился, что выбрал действительно единственно верное средство для умиротворения старца - порошок. Азиатское коварство долгожителя проявилось на сей раз в его полной откровенности, которая, возможно, была данью долго и хорошо скрываемому презрению. Благожелательно улыбаясь, он уведомил Благовестова, что не за горами торжество всеохватной мусульманской идеи. Мир прогнил насквозь, и спасти его может не растленный Запад, не подточенный торгашеским цинизмом Новый Свет и, уж разумеется, не духовно деградировавший за семьдесят лет коммунизма восточный панславянизм. Тенденция саморазвития производительных сил сохранилась лишь в праведных, свинцово сомкнутых тисках ислама. При таких обстоятельствах нелепо полагать, что координирующий центр новых объединенных экономических и идеологических структур угнездится в Москве. В Москве пусть по-прежнему правят Горбачевы и ельцины, пусть тешатся своими кукольными, погремушечными президентствами и парламентами, пусть блаженствуют в белых и красных домах, пока не пробьет час расплаты и возмездия. Кузултым-ага упрекнул Благовестова в махровом эгоизме. Он сказал, что, вероятно, по молодости лет Благовестов все еще мало заботится о благе народном, а больше о личной выгоде. Он дал понять, что самый талантливый человек, не способный пожертвовать жизнью ради небесной мечты, так и останется мелким жуликом, хотя бы сколотит себе миллионы и захватит неограниченную власть. Тому пример все без исключения управители России за семьдесят лет. Последним русским государственным деятелем в истинном понимании слова был Столыпин, за это его и пристрелили в ложе киевского театра. Остальные - длинная, скучная череда самовоспроизводящихся политических монстров. Россия погибла не с приходом демократов, а в день, когда отрекся от престола последний царь; на ту же пору попытался приоткрыть отяжелевшие веки покойно дремавший в столетиях мусульманский Восток. Старик бредил наяву, и Елизар Суренович на него не сердился. Одалиски радовали взор, как цветы на полянке в воронежском лесу. Рядом с ним за столиком витийствовал маньяк, которого распознать способен не врач, а только другой маньяк. Елизар Суренович от этой мысли приободрился.
Пора было уносить ноги. Миша и Гриша Губины уже потянулись друг за дружкой к машинам.
– Тебе слишком много лет, аксакал, - сказал Благовестов, - чтобы ты мог воспринять иную точку зрения. Ты прав всегда и во всем. Но ты ошибся, когда поделил людей на белых и черных. Вместе мы победим, по отдельности каждому свернут шею.
– Я не делил людей, - возразил старец. - Я не делил их на белых и черных. Ты не так понял, дорогой. Я только заметил, что одни народы живы для будущего, это мусульмане, другие мертвы и для прошлого, Это там, где твой дом. Не обижайся, дорогой, когда-нибудь ты оценишь мои слова.
Без раздражения, без спешки Елизар Суренович начал прощаться. Он попросил Кузултым-агу дать ему возможность уехать без помпы, по-английски. Старец кивнул с пониманием. Когда Благовестов уже встал, он громко икнул. В его темных очах, обращенных на гостя, шелохнулась тень горького прозрения. Он придержал Благовестова за рукав:
– Ты, кажется, отравил меня, сынок?
– Да, надул тебе яду в ухо, - пошутил Благовестов. - Что же еще оставалось делать, раз ты предал меня?
Старец укоризненно покачал головой:
– Вот она тебя и выдала, твоя сучья масть, сынок. А говорил - вместе. Что ж, ступай, живи, коли сможешь.
– Ты тоже живи долго, почтенный ага, на радость исламу.
До машины его проводил Ашот, сын Кузултым-аги. За руль сел тот самый русский офицерик, который был на аэродроме. На прощание Ашот шепнул Благовестову:
– Мы чтим отца своего, как завещано. Он великий человек. Но он фанатик. Мы нет. Дело в том, что отец не получил должного образования. Нас, своих детей, он учил в лучших колледжах Европы. Да вы же в курсе, Елизар Суренович.
Благовестов с чувством пожал протянутую твердую ладонь. Подумал печально: дважды тебя сегодня убили, старик!
Километров через пять пути Миша Губин с заднего сиденья положил руку водителю на плечо:
– Слишком медленно ползешь, служивый. Уступи-ка «баранку» Григорию.
Офицер ответил:
– Такого распоряжения я вроде не получал.
– Останови машину, - попросил Благовестов.
Водитель, помедлив, повиновался. Ночное шоссе проглядывалось далеко вперед, как уползающая в пустыню гигантская черная змея. Миша Губин обошел машину и открыл переднюю дверцу.
– Выходи!
Офицер глядел бесстрашно ему в глаза. Он не понимал, что происходит и зачем его надо убивать. Его и не убили. Просто в следующую секунду он ощутил сладость парения над землей и утратил сознание. «Прикосновение кобры» - называется этот прием, парализующий органы дыхания.
Вскоре путники свернули с трассы и проселочными кругами добрались до частного аэродрома с грунтовой взлетной полосой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148