– Маленький, круглый и потный, – хихикнул Алеша. – Похожий на черепашку ниндзя.– Он коварен, как паук, – темной яростью полыхнул взгляд бека, и Алеша испуганно прижался к Насте.– Как паук? – повторил он, завороженный. – Это плохо. Я не знал, – вдруг лицо его озарилось пророческой догадкой. – Нечего бояться, бек! Миша Губин на дворе. Он его сюда не пустит.Кутуй-бек скользнул косым оком по замершей Насте, подмигнул ей:– Я тебя понял, брат… В Таджикистане нарывается на неприятность Рустам-бай. Он твой старый должник.Отдай его мне.– Бери! – Алеша обрадовался, что может оказать гостю услугу, слова из него посыпались, как пули из автомата, – Все бери, Кутуй! Все мое – твое. Хочешь дом, хочешь деньги, хочешь – Настю. Поедешь к беку, Настенька? Смотри какой красивый, усатый. За меня не волнуйся, за мной Ваня-ключник приглядит! Да я уже сам все могу делать. Георгий Степанович обещал, на праздники плясать будем. Только не помню – на какие. На какие праздники, Настенька? Помнишь доктор обещал?– На Рождество, милый!– Вот! – Алеша гордо поднял палец. – На Рождество!В углу Вдовкин забулькал остатками портвейна. Растроганный Кутуй-бек заметил:– За тебя, Алеша, пьем! За твою щедрость, за твое великое сердце.Но выпить вторую рюмку Алеша не успел: слишком большое напряжение его надломило. Жалобно захлюпал носом, прикрыл веки – и мгновенно тихонько засопел, задремывая, как засыпают малые дети посреди шумной, веселой игры, падая на руки матери.– Не буди джигита, Настя, не надо, – с неожиданной лаской в голосе пробормотал Кутуй-бек. Поднялся и деликатно, мягко ступая по половицам, покинул гостиную.В соседней комнате ждал Губин. Поднялся навстречу, настороженный, быстрый:– Что скажешь, бек?– Все врали, шакалы, здоров Алеша, век проживет!Губин заподозрил, что глумится горец: уж больно рожа паскудная.– О деле поговорили?– О всем поговорили. Алеша верный кунак. Ты тоже добрый кунак, Губа! Приезжай на Кавказ с Алешей, ой, гулять будем! Ты еще Кавказ не видел, сам тебе покажу.– Обязательно приедем.Кутуй-бек шутливо ткнул его перстом в живот: никогда Губин не видел сурового, вспыльчивого горца в таком игривом настроении. Подумал в недоумении:"Успел накуриться, что ли?"Проводил гостя до машины. Кутуй-бек обнял его на прощание, доверительно шепнул:– Береги Алешу, брат. Ему цены нет.Кавалькада рванула с места, врубив сирены и мигалки, ошарашив мирный поселок праздничным всхлипом.Губин вернулся в дом. Вдовкин и Настя сидели в гостиной, вид у них был остолбенелый.– Ну что? – спросила Настя. – Уехал?– Бек тоже чокнулся, – лаконично ответил Губин. – Вы ему что-то в коньяк подсыпали?Настя грустно призналась:– Алеша ему дом подарил – и меня в придачу.– А-а… То-то он такой довольный умчался. Алеша спит?– Не знаю, – сказала Настя. – Я вообще ничего про него теперь не знаю. Как помочь ему, ребята?– Ему не поможешь, – заметил Губин. – Как бы он сам нам всем скоро не помог.Вдовкину эта мысль понравилась.– Тонко замечено, – одобрил он. – Гляди-ка, как на одном человеке свет клином сошелся. Уму непостижимо.– Да, – согласился Губин. – Он был воином, без него, как без счета в Сбербанке.Настя вспыхнула от мгновенного гнева:– Он не был, он – есть.Так до сумерек просидели, словно в блаженном забытьи. Потом на кухне истошно загомонила деревенская девка Галина, а это значило, что вместе с Ванейключником они приступили к приготовлению ужина… ЭПИЛОГ Подполковник Веня Суржиков отдыхал за кладбищенской оградкой, возле могилы единственного близкого человека – матушки-покоенки. В будний день на Щукинском погосте было пустынно. Да и мелкий дождик накрапывал с утра. Суржиков надвинул на брови брезентовый капюшон, замечтался слегка. День поминовения свят. На дощатом столике перед ним стояла почти допитая бутылка водки, две стопки, лежали два зеленых яблока и надкусанный плавленый сырок. Горбушка черного хлеба размокла и превратилась в комок глины. Суржиков думал о том, как хорошо ему жилось с матушкой, пока она была в здравии. Она заботилась о нем, обихаживала, готовила вкусную домашнюю еду, и никогда между ними не случалось недомолвок и ссор. С ее уходом он никогда и ни к кому уже не испытал той глубокой сердечной привязанности, которая одна дает человеческому существованию незатейливый, но надежный смысл. В последнее время Суржиков частенько задумывался, почему так получилось, что ни к одной из женщин, которые перебывали в его неутомимых лапах, он так и не проникся не то чтобы любовью, а хотя бы теплой, ровной приязнью, позволяющей мужчине чувствовать себя в безопасности и покое. Бывали красавицы, простушки, немудреные городские дурочки, заботливые хлопотуньи, похотливые сучки – но во всех одинаково, словно дьявол подчернял ему зрение, он без натуги различал за всеми обольстительными ужимками одномерную порочную сущность и отчетливо проблескивающие ядовитые клыки. Он брал их без разбору, грубо и мощно, но всегда после очередного знакомства и неизбежной случки на губах оставался легкий тошнотворный привкус гнилого плода. Вероятно, какой-то изъян был в нем самом, в его вечно настороженной, воинственной натуре, подлый изъян, но что теперь с ним поделаешь.На четвертом десятке, вступив в таинственную пору созерцательного бытования, Суржиков уже не чаял встретить женщину, подругу, с которой захотелось бы ему повязаться навеки, завести семью и детей. Это было, конечно, обидно, но не смертельно."Вроде все у меня есть, – пожаловался он матушке, – а все же чего-то ты, видно, мне недодала. Честно сказать, обретаюсь в потемках, как суслик, и не вижу, где свет".Потянулся он к недопитой бутылке и в это мгновение краем глаза заметил, как от соседних кустов как-то чересчур стремительно отделилась гибкая мужская фигура и замерла сбоку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117