Текст заканчивается просто потому, что не может начаться.
Исчезновение предметов вписывается в исчезновение повествования, дискурса.
Семенов в конце концов просто замирает на камушке и засыпает. Сказке
приходит конец.
Более сложную и ироническую разработку того же приема Хармс дает в
тексте "Художник и часы" (1938):
Серов, художник, пошел на Обводной канал. Зачем он туда пошел? Покупать
резину. Зачем ему резина? Чтобы сделать резинку. А зачем ему резинка? А
чтобы ее растягивать. Вот. Что еще? А еще вот что: художник Серов поломал
свои часы. Часы хорошо ходили, а он их взял и поломал. Что еще? А боле
ничего. Ничего, и все тут! И свое поганое рыло, куда не надо не суй! Господи
помилуй!
Жила-была старушка. Жила, жила и сгорела в печке. Туда ей и дорога!
Серов, художник, по крайней мере, так и рассудил. Эх! Написал бы еще, да
чернильница куда-то вдруг исчезла (МНК, 249).
Это финальное исчезновение чернильницы -- особенно занятная выдумка
Хармса. Исчезающий предмет совершенно непосредственно приводит к
исчезновению текста как форме его незавершенности. Парадокс последней фразы,
конечно, заключается еще и в том, что она написана после исчезновения
чернильницы.
В текст этот включены некоторые ключевые для ситуации исчезновения
мотивы. Сначала возникает резина, которая нужна только для растягивания.
Весь кусок о резине подчеркнуто растянут и является примером повторов и
"накопления". Но само по себе растягивание границ повествовательного
фрагмента в повторе -- важный элемент хармсовской дискурсивной стратегии. В
этом же контексте приобретает смысл и "Обводной канал", на котором продается
резина. Блок о резине сменяется блоком о часах. Растягивание связано,
конечно, с остановкой часов. Растягивание ломает часы, потому что подменяет
"регулярное" членение скользящим.
Этот второй блок завершается решительным "отсечением", которое работает
как псевдоконец: "...взял и поломал. Что еще? А боле ничего. Ничего, и все
тут!" Происходит как бы поломка дискурсивной машины, которая уже по знакомой
нам схеме вписывается в ситуацию исчезновения: ничего!
Но это отсечение оказывается лишь элементом в структуре повтора и
накопления. За сломанными часами следует сгоревшая старушка, а затем
пропавшая чернильница. Это накопление неожиданно делает понятным, что
исчезновение и прерывание -- только форма вступления, начала, но повторное
накопление исчерпывает текст, граница которого вновь передвигается к концу,
совпадающему с исчезновением чернильницы.
В такого рода наррациях Хармс выражает парадоксы автономии
эстетического объекта. Предельно автономный, почти капсулированный в себя,
самодостаточный эстетический дискурс отражает кризис эстетического как
такового. Автономизация произведения искусства дается Хармсом в формах его
принципиальной незавершенности, исчезновения и нарративного самоисчерпания.

Глава 7. ШАР
1
Во многих произведениях Хармса фигурируют геометрические фигуры, чаще
иных -- шар. Один из его псевдонимов был связан с шаром -- Шардам. Шар
возникает, в шар превращаются, в шаре исчезают. Шар -- воплощение наиболее
совершенной геометрической фигуры, ее труднее всего разделить на
составляющие части и связать с другими фигурами. Шар в этом смысле --
автономный предмет, "мир". Яблоко, проткнутое иглой, у Липавского -- тоже
шар. Шар, круг до такой степени самодостаточны, их смыслы настолько свернуты
внутрь их самих, что о них как бы нечего говорить, достаточно просто
повторять: шар, шар, шар. В 1933 году Хармс написал стихотворение, в котором
он достиг именно такой полузаумной самодостаточности смысла:
Летят по небу шарики,
летят они, летят,
летят по небу шарики,
блестят и шелестят.
Летят по небу шарики,
а люди машут им,
летят по небу шарики,
а люди машут им.
Летят по небу шарики,
а люди машут шапками,
летят по небу шарики,
а люди машут палками...
(ПВН, 143-144) и т.д.
Шарики эти не обладают каким-то эксплицируемым смыслом, их смысловая
автономия выражается в почти механическом повторении одной и той же простой
фразы: "Летят по небу шарики". Повтор, так часто используемый Хармсом, здесь
сворачивает смысл внутрь самого себя, закрывает его для всякого
развертывания. В 1933 году Хармс пишет "Трактат о красивых женщинах лежащих
на пляже под Петропавловской крепостью...", большая часть которого состоит
из повторения слова предмет:
Предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет,
предмет, предмет, предмет, предмет (МНК, 89).

Шар 197
Шар -- отчасти эквивалентен "предмету". Во всяком случае, и шар, и
предмет -- это некие "телесные абстракции", чей смысл неуловим, но чье
наличие -- необходимое условие смысла.
Повтор -- не только процедура сворачивания смысла внутрь. Повтор -- это
постоянное возобновление присутствия. Повторяемое как бы отказывается уйти в
прошлое. Речь как будто замирает в постоянной презентации одного и того же.
Гадамер заметил, что презентация всегда принимает форму повторения, а
повторение приводит к "нарастанию бытия"1. Аристотель говорит об особой
форме бытия -- "апейроне" (apeiron), никогда не приходящем к концу.
Это постоянное возобновление того же самого. В этом смысле шар и повторение
оказываются в какой-то внутренней органической связи.
Повторение слова "шарики" в процитированном стихотворении Хармса
подменяет смысл констатацией присутствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185