Для такого "филологического" писателя, как Мандельштам, существует
непосредственная связь между тем, как дается нам переживание истории, и
литературной формой. Мандельштамовскую параллель, конечно, можно легко
перевернуть. В той же степени можно, конечно, утверждать, что история
перестает "выпекаться" потому, что оформляющая ее литературная форма
подвергается распаду. Так или иначе, Мандельштам чрезвычайно последовательно
выражает идею филологического историзма. Текст в его представлении буквально
впитывает историю. Тогда же, когда история распадается, происходит нечто
странное. С одной стороны, распадается фабула романа. Однако этот распад
фабулы, вообще говоря, не означает конца литературы. Он означает
исторически предопределенное исчезновение исторической по
своему содержанию формы. Что такое форма романа без фабулы, такая форма, в
которой, по выражению Мандельштама, "тяга от центра к периферии"
(атомизирующая тяга) возобладает над центростремительной формой
исторического мышления? Эта форма выражает наступление конца (или хотя бы
приостановку) истории. В "Египетской марке" эта остановка истории прежде
всего выражается в массированном производстве аллегорий. Я имею в виду,
например, изобилие египетских реалий в повести, отсылающих к остановке
времени, к замене текучего времени индивида неподвижными глыбами столетий.
Египет понимается Мандельштамом именно как аллегория остановки времени:
___________
4 Мандельштам Осип. Пшеница человеческая // Мандельштам О. "И
ты, Москва, сестра моя, легка..." М.: Московский рабочий, 1990. С. 260.
5 Мандельштам Осип. Конец романа // Мандельштам О. Собр. соч.: В
4 т. Т. 2. М.: Терра--Terra, 1991. С. 266.

10
Мы считаем на годы; на самом же деле в любой квартире на
Каменноостровском время раскалывается на династии и столетия6.
Крах истории обнаруживает за завесой времени абсолютное, вневременное в
форме аллегории, которая, согласно тонкому наблюдению Вальтера Беньямина,
неотделима от меланхолии, "одновременно матери аллегорий и их содержания"7.
Поэтому сам распад романной формы -- это не конец литературы, а именно
аллегория распада Истории. Роман предстает в виде аллегорической
руины собственной, когда-то целостной (исторической) формы.
Хармс в полной мере осознает проблематику конца Истории, переживавшуюся
Мандельштамом, и не только, конечно, им одним. Но его реакция на эту
проблематику совершенно неортодоксальна. Хармс также часто работает в
поэтике фрагмента, несомненно отражающей распад большой литературной формы.
Но короткие тексты Хармса сами по себе даются как законченные "атомы". Его
"обломки" не являются руинами, отсылающими к некой высшей целостности, они
самодостаточны. Форма же самопроявления вневременного у него принципиально,
как я отмечал, антиаллегорична. Вневременное принимает у него форму либо
"атомистического", либо "идеального". Отсюда повышенный интерес писателя к
своеобразной квазиматематике, геометрии и метафизике -- важной сфере его
литературной референции. Хармс решительно выходит за рамки литературы и
строит свою литературу как антилитературный факт. Показательно, что у него
часто возникает мотив мельницы, но, в отличие от Мандельштама, он также
облачен в антиаллегорические формы. Колесо мельницы у него -- это абстракция
-- круг, ноль, это образное выражение неких идеальных, а потому
внеисторических понятий.
Антиаллегоричность Хармса позволяет ему решительно преодолевать искус
меланхолии, вызываемой созерцанием остановки времени в аллегорической
"руине". Рефлексия над историей, как правило, принимает у него форму
юмористическую, ироническую.
Остановка времени у Хармса прежде всего фиксируется через постоянно
повторяющийся сюжет -- забывания, отсутствия всякого предшествования
литературному дискурсу, творения от нуля, от ничего, монофамматизма и т.д.
Континуум прерван, и разрыв в континуальности -- есть форма беспамятства.
Именно беспамятство и позволяет преодолевать меланхолию, являющуюся,
согласно Фрейду, "работой памяти". Вся практика классической
интертекстуальности так или иначе основывается на меланхолической памяти,
трактующей цитату как обломок прошлого, как вневременной фрагмент (цитата
всегда выламывается из континуума), по существу, аллегорического содержания.
____________
6 Мандельштам Осип. Египетская марка // Мандельштам О. Собр.
соч.: В 4 т. Т. 2. С. 6. Египетское безвременье Петербурга связывается с
одной из важных "фабульных" линий повести, повествующей о человеке, которого
ведут топить "за американские часы, за часы белого кондукторского
серебра, за лотерейные часы" (Там же. С. 18). Безвременье как бы наступает в
результате похищения времени, часов.
7 Benjamin Walter. The Origin of German Tragic Drama. London;
New York: Verso, 1977. P. 230.

11
Основная и крайне амбивалентная связь хармсовских текстов с
интертекстуальным полем выражается в его практике пародирования. Конечно,
пародия, как мы знаем со времен тыняновских штудий, -- это тоже форма
переписывания текста, форма литературной референции. Главным же объектом
хармсовского пародирования является газетная хроника происшествий.
Хармсовские "случаи" откровенно ориентированы на этот газетный жанр (что
пародически объединяет Хармса с влиятельным слоем литературы двадцатых
годов, ориентировавшейся на газету как форму представления "материала").
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185