И если, не дай Бог, при ближайшем ознакомлении у нее окажутся васильковыми глаза и подобающий добрый нрав, то до конца своих дней я согласен ходить в Иванах-дураках.
– Кто же ты, такая милая? – выдохнул я из себя и медленно встал.
– Росинка…
Что такое Росинка (имя или национальность?) я не знал, но голос у нее был, как хрустальный ручеек.
– Росинка… Что за чудное слово! Это имя твое?
– Так все меня зовут… – она опустила глаза, и даже с десяти метров была видна длина ее ресниц. – А ты кто?
– А я странник.
Ресницы удивленно вздрогнули.
– Калик-перехожий! – пояснил я, хотя самому было дико от этого бреда…
Росинка испуганно повела головой, во все глаза смотря на меня (Все-таки они васильковые. А я, соответственно, дурак!) .
– А вообще-то меня зовут Дмитрием, – успокоил я ее и превентивно сделал шаг в ее сторону.
– Митя, – прошептала она и я тут же согласился быть Митей до конца своих дней, хотя с детства не мог терпеть этого имени, и идентифицировал себя только с Димой и никак не иначе, в честь чего я сделал еще один шаг по направлению к березке.
– Так ты грек?
Я так чуть и не упал!
– Какой еще грек? Русский я! (По паспорту!) – воскликнул я и сделал еще два шага.
– Русич? – она наклонила набок и стала перебирать кончик своей косы.
– Ну, во всяком случае, только не грек, – я еще раз шагнул к ней навстречу. – А с чего ты взяла, что я грек?
Она как бы оценивающе оглядела меня с ног до головы ( за это время я сделал еще два шага) и деловито промолвила:
– Прошлым летом князь дань собирал, так с ним грек царьградский был, а звали его, как и тебя, – Дмитрием.
На «князя», «дань» и «грека» я сделал ответных три шага и оказался перед ней.
Вблизи она оказалась еще моложе, а может, мне это только показалось из-за того, что была она мне по плечо и не имела даже намеков на косметику, а рубаха на самом деле оказалась полотняной, хотя довольно тонкой, но все же явно ручной работы.
Я в нахалку разглядывал ее и чем дальше, тем больше поражался совершенной необычности и отличия ее от тех женщин, на которых когда-нибудь останавливался мой взгляд.
И ведь ничего в ней не было особенного. Совершенно обыкновенное лицо (не считая глаз, конечно!) , но что-то притягивало к ней, что-то необычайно родное было в каждой ее клеточке, так что я неосознанно протянул руку и погладил ее по голове.
В первый момент она вздрогнула, скорее от неожиданности, чем от страха, но не отпрянула, и я еще раз провел ладонью по ее волосам и тихо сказал:
– Свой я, Росинка…
Она подняла голову и виновато заморгала своими ресницами:
– А я от печенега бежала, – сообщила она мне. – Мы травы собирали, а он как выскочит из кустов! Весь черный, и конь его черный. И лук у него был. А я как побегу! А он стрелу пустил, я свист ее слышала. Аж в сердце мне кольнуло, – виновато улыбнувшись на свою откровенность, она дотронулась ладошкой до левой груди. Под ее пальцами отодвинулась коса, и я увидел под ней рваную дыру в рубахе, через которую виднелся маленький розовый сосок.
– Ой, рубаха порвалась! – воскликнула она и прижала ладошку к дырке.
Я, похолодев от мелькнувшей догадки, почти незаметно провел рукой по ее спине и у левой лопатки почувствовал такую же дыру.
– Но ты ведь убежала? – сказал я, мгновенно отдернув руку.
– Убежала, – задумчиво ответила она мне. – И заблудилась. И рубаху вот порвала…
– Главное, убежала, а рубаху зашить можно.
– А ты печенега видел? – спросила она меня.
– Видел, – соврал я (хотя каждый второй мой соотечественник – потомственный печенег, эфиоп его мать!) .
– А где твой меч?
Мне тут же пришлось поднапрячься и сотворить в траве, где я давеча сидел, огроменный кладенец, а заодно сварганить и арбалет с комплектом стрел (это так, на всякий случай, вдруг ей захочется спросить, где мой тур-лук) .
– Вон в траве лежит, – гордо сказал я, и чтобы окончательно ее убедить, подошел и поднял меч с земли.
– Красивый, – с уважением прошептала она, подойдя ко мне, и погладила ножны, на которые я на самом деле не пожалел серебра и черни. – А это самострел, да?
– Ага, франкского производства.
– Наш кузнец тоже хорошие самострелы делает, – сообщила она мне и подвела резюме: – Тебе ни один печенег не страшен!
– Забудь о них, – успокоил я ее и ради проверки обнял легонько за плечи.
– Да! Разве о них забудешь, злыднях! – как ни странно, но Росинка податливо прислонилась ко мне и доверчиво посмотрела в глаза. – Каждый год приходят окаянные, вот и мой отец от них пал третьего лета, в бою за городище.
Я думал, что она заплачет, но в ее глазах была только мировая скорбь, и то вперемешку с гордостью за отца.
Чтобы как-то ее отвлечь от этой скользкой для меня темы (А ты с печенегами бился?) , я быстренько сотворил еще дальше в траве небольшой вещмешок и спросил ее:
– Кушать хочешь, Росинка?
– А ты?
– Я голоден, как стая волков и стадо кашалотов.
– А кто такие кашалоты? Вроде печенегов штоль?
– Ну, что-то вроде… – промычал я и оглянулся, ища, где бы пристроиться для трапезы.
Впереди между деревьями виднелся просвет, и первобытный инстинкт потянул меня туда на поиск более удобного (с эстетической точки зрения, конечно, а не с практической, так как есть можно и на ходу) места.
– Пойдем туда, – сказал я и, нагрузившись разнообразными вооружениями и комплектами довольствия, пошел вперед.
Росинка покорно последовала за мной, с уважением разглядывая узор на моем колчане со стрелами (видимо, из-за природного такта скрывая свой интерес к содержанию вещмешка) .
Не прошли мы и двадцати шагов, как деревья расступились, и нам открылся совершенно неописуемый в своей дикой первозданности вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65