— Что есть что нет: она у меня совсем пропащая. Десять лет уже как сидит в тюрьме Алкала — за грабеж, да еще ребенка убила.
— Пресвятая сила! А семьи у тебя есть?
— Один я.
— А тебе хотелось бы переменить свою жизнь?.. Бросить воровство, избавиться от бремени грехов?..
— Хотелось бы... да разве это можно?.. Все равно собьют... Да и нужда...
— Не думай о нужде. Если хочешь быть хорошим, достаточно сказать себе: «Я хочу». И если ты отвратишься от своих грехов, как бы ужасны они ни были, господь простит тебя.
— Это вы верно говорите, сеньор?
— Верно.
— Неужели это правда? И что же я должен делать?
— Ничего.
— И так, ничего не делая, можно спастись?
— Ничего, кроме одного: ты должен раскаяться и никогда не грешить больше.
— Не может быть, чтоб так просто, не может быть. Покаяться... да, покаяться мне есть в чем.
— Тебе надобно терпеливо переносить все невзгоды, и если людской закон осудит тебя, смириться и принять наказание.
— Но меня посадят в тюрьму, а там чему только не научишься. Пусть меня оставят на свободе, и я исправлюсь.
— На свободе ли, в заключении, ты сможешь быть таким, каким захочешь. Посмотри: на свободе ты был плохим, очень плохим. Так чего же тебе бояться тюрьмы? Страдая, возрождается человек. Научись же страдать, и все будет даваться тебе легко.
— А вы меня научите?
— Не знаю, что будет со мною. Если бы мы были вместе, я научил бы тебя.
— Я хочу быть с вами, сеньор.
— Это очень просто. Думай о том, что я тебе сказал, и мы будем вместе.
— Значит, думать — и больше ничего?
— Больше ничего. Видишь, просто.
— Я буду думать.
Так они говорили, а за высокими окнами уже брезжил рассвет.
III
В то время как на мужской половине происходили описанные выше бурные события, на женской царила мирная тишина. Кроме Андары, Беатрис и девочки-бродяжки, здесь никого не было; поначалу женщины завели разговор о том, какой скверный оборот принимает их паломничество, но обе решили и впредь противостоять невзгодам и ни в коем случае не расставаться со святым человеком, который избрал их спутницами своей достохвальной жизни. Каких только предположений о будущей их судьбе не было высказано! Беатрис больше всего угнетало то, что партия обязательно должна будет пройти через Мостолес, И боже мой, какой стыд! — односельчане увидят ее под конвоем, как настоящую преступницу. О, она презирала суетное людское мнение, но испытание, которому решил подвергнуть ее господь, оказывалось слишком тяжким, и ей требовалось собрать воедино все свое христианское муже и веру, чтобы выйти из него с честью. Она вдруг плакалась; слезы текли ручьем, и Андара безуспешно Пыталась утешить подругу.
— Дак тебя ж никто не держит. Скажи жандармам, что не пойдешь в Мостолес, а сама попозже нас догонишь.
— Нет, тогда выйдет, что я струсила, а ведь сколько раз он нам говорил крепиться. Чтобы я от мучений бежала — да ни за что на свете! Горько мне будет своих увидеть, да ведь еще горше, если скажет мне дон Назарио: «Что-то ты, Беатрис, больно скоро устала свой крест нести»,— а он уж, верно, так скажет. И что там со мной в Мостолесе ни случись — все лучше, чем такое услышать. Авось за этот позор господь мне мои грехи простит.
— Ее грехи — видали! — сказала Андара.— Ладно, не ерехорься. У меня-то грехов побольше. Если б стала я над каждым так убиваться, целое море бы натекло — хоть купайся. Наплакаться всегда успеешь. А уж какая я была дрянная, этакая дрянь. Что там и говорить: врала, сплетничала; клятвы ложные давала, людей оскорбляла, руки распускала, кусалась... платок один раз украла, ну, еще — песету... А мужиков сколько у меня было, и к зелью пристрастна.
— Нет, Андара,— сказала Беатрис, даже не пытаясь сдержать слезы,— сколько ты меня ни утешай — все без проку. Мои грехи хуже. Дурная я женщина.
— А все ж до меня тебе далеко. Нет, Беатрис, что ты хуже меня хочешь выставиться, я на это не согласная. Да таких мерзопакостниц, как я, мало на свете было, а может, и вообще не было.
— Нет, нот, я больше грешила.
— Ничего, очистишься... Скажи лучше: ты дом поджигала?
— Нет, а что тут такого?
— Так что у тебя за грехи-то? Чубарого любила... Эка невидаль!
— И еще, и еще... Ах, кабы заново родиться!..
— То же бы и вышло.
— Нет, нет, я бы такого никогда больше не сделала.
— Уж лучше бы помолчала. Ну да ладно... Только что верно, то верно: все мои проделки так камнем на душе и лежат; но ведь он сказал: «Придется пострадать». А коли одно нам теперь осталось — разные беды-невзгоды терпеть, я и не плачу, придет еще время.
— А я вот не могу,— отвечала безутешная Беатрис — Как подумаю, сколько я против господа и ближних своих грешила — не сочтешь. И сколько я ни плачь — все будет мало, чтобы простились мне грехи мои бессчетные.
— Что же еще остается господу, как не простить теоя, коли ты была такая плохая, а теперь — ровно ангел небесный?.. Вот я грешна так грешна, не простит меня господь. Понимаешь, Беатрис, уж больно глубоко во мне это самое зло сидит. Помнишь, когда мы в замке жили, так ведь я тебе знаешь как завидовала: думала, он тебя больше меня любит. Большой грех зависть, верно? А когда схватили нас и увидела я, что ты по своей воле за нами идешь, и свободы себя лишаешь, и разделить вину с нами хочешь — вмиг не стало у меня дурных мыслей; поверь, Беатрис,— прошло это, и я теперь от всего сердца тебя люблю и все твои печали своим сердцем чувствую.
— А я твои.
— И не хочу я, чтоб ты так убивалась да плакала — ведь все наши грехи ужасные (а мои особо) мы теперь трудами тяжкими и позором смываем. Я плакать не привыкла — натура у меня другая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63