Машина была на месте. Гокинс (так я подумал) сидел за рулем, я сел на заднее сиденье рядом с Лоджем. Мы поехали. Главные ворота ипподрома были все еще заперты, но, как я убедился, нашлись и другие способы проникнуть за ограду. Полицейский ключ открыл неприметные ворота в деревянном заборе.
— Это на случай пожара, — сказал Лодж, перехватив мой удивленный взгляд.
В конторе ипподрома было пусто, администратора не было. Гокинс поехал через круг поперек ипподрома к самому дальнему препятствию. Нас здорово трясло на неровной почве. Гокинс подкатил вплотную к откосу барьера у бровки, и мы с Лоджем вылезли из машины.
Я пошел вдоль барьера к наружному откосу.
— Проволока там, — сказал я. Но я ошибся.
Был столб, был откос, была высокая трава, был барьер из березовых кольев. Но не было мотка проволоки.
— Вы уверены, что это то самое препятствие? — спросил Лодж.
— Уверен, — ответил я. Мы стояли, глядя на все пространство круга, лежавшее перед нами. Мы были на самом дальнем конце ипподрома, и трибуны на этом расстоянии казались неясной громадой. Забор, у которого мы стояли, был единственным на короткой прямой между двумя изгибами скаковой дорожки, и ближайшее к нам препятствие находилось в трехстах ярдах слева за отлогой дугой.
— Вы берете вон то препятствие, — сказал я, указывая налево, — потом перед вами длинный пробег вот до этого. — Я похлопал по забору рядом с нами. — Потом, когда вы перескочили это препятствие, через двадцать ярдов перед вами крутой поворот перед новой прямой. Следующее препятствие расположено на этой прямой несколько дальше, чтобы дать возможность лошади перед прыжком восстановить равновесие после крутого поворота. Это хороший ипподром.
— А вы не могли ошибиться в тумане?
— Нет. Это тот самый забор. Лодж сказал:
— Ладно. Посмотрим поближе.
Однако все, что мы увидели, — это неглубокий желобок на когда-то побеленном внутреннем столбе и более глубокий — на наружном столбе, где проволока впивалась в дерево. К обоим желобкам нужно было присмотреться, иначе их и не заметить. Оба были на одной высоте — шесть футов и шесть дюймов над землей.
— Право, это очень неубедительно, — сказал Лодж.
Мы возвратились в Мейденхед в молчании. Я был расстроен, чувствуя, что свалял дурака. Теперь я понял, что должен был, после того как нашел проволоку, взять туда с собой кого-нибудь — кого угодно, хотя бы сторожа. Человек, видевший — пусть в темноте и в тумане, — что проволока была прикреплена к забору, если б даже он не мог показать под присягой, на каком именно заборе он это видел, — это было бы все-таки лучше, чем вообще отсутствие свидетелей. Я попытался себя утешить мыслью, что служитель мог вернуться к забору с кусачками в то время, как я шел к трибунам, и я все равно запоздал бы со своими свидетелями.
Из Мейденхедского полицейского участка я позвонил сэру Кресвеллу Стампе. На этот раз я оторвал его, как мне было сказано, от поджаренных сдобных булочек. Новость, что проволока исчезла, ему тоже не понравилась.
— Вы должны были сразу захватить какого-нибудь свидетеля. Сфотографировать проволоку. Сохранить ее. Мы не можем начинать дело, не имея доказательств. И потом, как это у вас не хватило здравого смысла действовать побыстрее? Вы очень безответственны, мистер Йорк. — И, добавив еще несколько любезностей, он повесил трубку.
Подавленный, я возвратился домой.
Я осторожно заглянул в комнату Сциллы. Там было темно, и я слышал ее ровное дыхание. Она все еще крепко спала.
Внизу Джоан на ковре у камина играла с детьми в покер. Я научил их покеру как-то в дождливый день, когда ребятам надоело играть в «снап» и «рамми» и они ссорились и капризничали. Покер, таинственная игра ковбоев из кинобоевиков о Дальнем Западе, сделал чудо. Через пару недель Генри превратился в такого мастера, с которым, только крепко подумав, садишься играть во второй раз. Его острый, как бритва, математически точный ум фиксировал малейшие подробности рубашки каждой карты: у него была чудовищная зрительная память. А когда он принимал слегка удивленный вид, рассчитывая ввести партнера в заблуждение, многие ничего не подозревающие взрослые попадались в ловушку. Я восхищался Генри. Он мог одурачить ангела.
Полли играла достаточно хорошо, и я был спокоен, что в обычной компании она не будет постоянно проигрывать. Даже маленький Уильям мог отличить флеш от фулла.
Они играли уже давно, и гора фишек перед Генри была втрое больше, чем у любого из остальных.
Полли сказала:
— Генри выиграл все фишки, и нам пришлось их опять поделить и начать игру сначала.
Генри усмехнулся. Карты были для него открытой книгой, и он не мог не читать ее.
Я взял у Генри десять фишек и сел играть. Джоан сдавала. Она дала мне пару пятерок, и я вытащил еще одну. Генри сбросил две карты и взял две другие, вид у него был довольный. Остальные сбросили все карты. Тогда я смело присоединил еще две фишки к двум, которые уже лежали на столе.
— Поднимаю тебя, Генри, на две фишки, — сказал я. Генри взглянул на меня, убедился, что я серьезен, и стал отчаянно притворяться, будто он в нерешительности, вздыхал и барабанил пальцами по столу. Зная его манеру блефовать, я понял, что у него на руках огромная комбинация и он изобретает, как бы вытянуть из меня побольше.
— Еще на одну, — сказал он.
Я собирался было добавить еще две фишки, но вовремя остановился.
— Нет, Генри, ничего у тебя не выйдет на этот раз! — И я сбросил карты. Я передвинул ему выигранные им четыре фишки. — На этот раз ты получишь только четыре и ни одной больше!
— А что у тебя было, Аллан? — спросила Поэли и, перевернув мои карты, увидела три пятерки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13