Я договорился с Клемом, чтобы он отправил мой чемоданчик в Пламптон, где я должен был скакать через четыре дня, а сам отправился на неприятную прогулку. Мне хотелось взглянуть вблизи на то место, где упал Билл.
От трибун да последнего поворота на Мейденхедском ипподроме не близкий путь, и, пока я шел, ботинки, носки и брюки насквозь промокли в высокой сырой траве. Было очень холодно, стоял туман. Вокруг не было ни души.
Я подошел к забору, безвредному, легкому для прыжка забору, сделанному из стоящих вертикально березовых кольев. Три дюйма толщиной у основания, они были в два раза тоньше у вершины, высота — четыре фута и шесть дюймов, ширина забора — около десяти ярдов. Обычное легкое препятствие.
Я тщательно осмотрел ту сторону забора, где лошади приземлялись. Ничего особенного. Я вернулся да сторону, с которой прыгали. Ничего.
Я заглянул под боковой откос барьера, у бровки, там, где скакал Билд, когда он упад. Опять ничего. И только под другим откосом, с поля, что дальше от брокки, я увидел то, что искал: в высокой траве нажоле вижу спрятанное от глаз, покрытое каплями тумана, свернутое, смертоносное.
Проволока.
Порядочный кусок тускло-серебристой проволоки, свернутой в кольцо примерно в фут диаметром, придавленной к земле куском дерева. Один конец проволоки тянулся к главному столбу забора и был закреплен на два фута над препятствием. Закреплен, я увидел, очень надежно, открутить его голыми пальцами я не смог.
Я вернулся к боковому откосу и осмотрел столб. На два фута выше препятствия в дереве столба был желобок. Этот столб был когда-то побелен, и отметка виднелась отчетливо.
Для меня было ясно, что только один человек мог натянуть проволоку — служитель ипподрома, дежуривший у этого препятствия. Человек, которого я видел, когда он пересекал скаковую дорожку. Человек, подумал я с горечью, которого я оставил, чтобы он помог Биллу.
На трехмильной скачке с препятствиями в Мейденхеде надо проехать два круга. В первый раз у этого препятствия все было в норме, никаких случайностей. Девять лошадей спокойно перепрыгнули через него, причем Билл скакал третьим, сберегая силы для финального броска, а я рядом с ним, я еще сказал ему, до чего мня не нравится английский климат.
А потом был второй круг. Адмирал скакал на несколько корпусов впереди. Как только служитель увидел, что Билл взял предыдущее препятствие, он, должно быть, и пересек дорожку; свободный конец проволоки он держал в руке и, обкрутив его вокруг противоположного столба, туго натянул. Точно в двух футах над препятствием. На этой высоте хорошо прыгавший Адмирал должен был налететь на нее грудью.
Эта чудовищная жестокость наполнила меня гневом, которому суждено было, хотя я тогда этого и сам не знал, пришпоривать меня не одну долгую неделю.
Порвала ли лошадь проволоку, когда налетела на нее, или просто стащила ее со столба? Этого я не мог сказать. Но поскольку я не нашел отдельных кусков, а кольцо проволоки, лежавшее у внешнего столба, было целым, я подумал, что лошадь, падая, стащила за собой вниз ее незакрепленный конец. Ни одна из семи лошадей, скакавших за мной, не упала. Так же как моя лошадь. Все свободно перескочили через остатки этой западни.
Если только служитель, дежуривший у препятствия, не сумасшедший — а эту возможность тоже нельзя было исключать, — тут было преднамеренное покушение на определенную лошадь, под определенным жокеем. Билл обычно на этом этапе скачки вырывался вперед на несколько корпусов, а его красно-зеленую форму было хорошо видно даже в туманный день.
Встревоженный, я отправился обратно. Темнело. Я пробыл у забора дольше, чем думал, и, когда я подошел к весовой, чтобы рассказать управляющему ипподромом о проволоке, оказалось, что все, кроме сторожа, уже ушли.
Сторож, старый желчный человек, вечно посасывающий больной зуб, сказал, что не знает, где можно найти управляющего. Администратор пять минут назад уехал в город. Куда он поехал и когда вернется, сторож не знал и, ворча, что ему еще надо присмотреть за пятью топками в котельной и что туман вреден для его бронхита, волоча ноги, озабоченно направился к темневшей в тумане громаде главных трибун.
В нерешительности я проводил его глазами. Я знал, что должен сказать о проволоке кому-то, имеющему власть. Распорядители, присутствовавшие на скачках, были все на пути домой. Администратор уехал. Секретарь заперся в конторе ипподрома, как я после узнал. У меня заняло бы много времени найти кого-нибудь из них, убедить их вернуться на ипподром, проехать в темноте по неровному покрытию скаковой дорожки. А после этого начались бы догадки, повторения, показания... Понадобилась бы масса времени, прежде чем я смог бы уйти отсюда.
А в эти минуты Билл боролся за жизнь в Мейденхедской больнице, и мне отчаянно нужно было знать, побеждает ли он в этой борьбе. Сцилла переживала мучительные часы беспокойства, а ведь я обещал ей прийти, как только смогу. Я и так уж задержался слишком долго. Я подумал: проволока, скрытая туманом, надежно прикрученная к столбу, подождет до утра. А Билл мог и не дождаться.
«Ягуар» Билла одиноко ждал на стоянке. Я забрался в него, включил все фары по случаю тумана и двинулся.
У ворот я повернул налево, осторожно проехал две мили, еще раз повернул налево, миновал мост, долго кружил по улицам, в Мейденхеде везде одностороннее движение, и наконец нашел больницу.
В ярко освещенном вестибюле Сциллы не было. Я спросил дежурного.
— Миссис Дэвидсон? У которой муж жокей? Правильно. Она в комнате для посетителей. Четвертая дверь налево.
Я нашел ее. Ее темные глаза казались огромными из-за серых теней под ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13