– Ладно, сынок, – проворчал Дэвид, – все уладится, вот увидишь.
Попивая чай с поджаренным хлебом, он проглядывал полицейскую хронику в газете. О несчастном случае с мисс Троссет – всего две строчки: три четверти страницы посвящалось последнему преступлению «нового Джека–Потрошителя».
В течение месяца ночной убийца орудовал в основном в портовых кварталах, но время от времени оставлял след – кровавый след – в менее пустынных районах столицы.
В первый раз в жизни Дэвид Глесс читал эти сжатые, тревожные новости – ранее он ограничивался лишь политической и театральной хроникой.
Правда, здесь не было специального умысла – он ощущал только некоторое изменение атмосферы. Еще смутно все это было, проплывало намеком, неопределенным очертанием, словно тот силуэт, что ему привиделся в ночи.


* * *

«Какое все–таки свинство – жизнь!» В памятный день своего юбилея он в известном смысле прозондировал прошлое в поисках резона, оправдывающего сию сакраментальную фразу, и резон, наконец, обрел имя: Энтон Брук. Мистер Глесс отнюдь не всю сознательную жизнь вешал муку и лососину, расписывал приход и расход жалкой бакалейной лавки на Лавендер Хилл.
В двадцать лет он исполнял должность экспедитора в управлении водолечебных курортов, куда его приняли по причине исключительно красивого почерка. Работал он добросовестно и помышлял самое большее о местечке фининспектора, рассчитывая на дружелюбие своего шефа – мистера Энтона Брука, который, к слову сказать, также имел бесподобный почерк.
На какой же ошибке этот потаенный завистник поймал молодого экспедитора? Вряд ли серьезной, поскольку Дэвид ее даже не помнил. Однако ошибка была представлена по начальству с таким коварством и размахом, что бедному Дэвиду предложили применить талант каллиграфа где–нибудь в другом учреждении.
Он уже готовился пополнить армию лондонских безработных, как вдруг его дядя Бернард – бакалейщик с Лавендер Хилл – неожиданно умер от угара, преждевременно закрыв дымоход переносной печки. Завещания он оставить не успел:
Дэвид унаследовал маленький магазин, а также сбережения, оставшиеся после уплаты долгов.
«Какое все–таки свинство – жизнь!»
Если бы он смог, допустим, к жалованью фининспектора присовокупить выручку от продажи дядиного торгового заведения, ему ничего бы не стоило жениться на своей сотруднице, мисс Джейн Грейвз, и благоденствовать в приятной квартире далеко от клоаки Клапхэм Коммон, а не жить в тяжкой атмосфере маринада, пряностей и черного мыла.
Мистер Глесс быстро прикинул:
«Мне исполнилось двадцать два года, когда я ушел из управления. Энтону Бруку было за сорок. Сейчас ему что–нибудь около семидесяти пяти. Жив ли он еще?»
Этот вопрос Дэвид задал себе в воскресенье утром, покидая англиканскую церковь.
Апрель близился, голубое небо и мягкая свежесть призывали к беззаботному променаду. Черт с ними, с покупателями, которые, плюнув на воскресный отдых, наверняка осаждают запертую дверь лавки! Дэвид направился к Мосбери Роуд, где находилось управление водолечебных курортов, затем свернул на Клапхэм Юнион: там, близ кирпичной стены старого депо раскинулся палисадник – крохотный, зеленый, безымянный оазис.
Когда–то, в послеполуденный час, Дэвид приходил туда подкрепиться сэндвичем, стараясь загодя исчезнуть, поскольку на единственной скамейке имел привычку располагаться мистер Энтон Брук с несравненно более солидным ленчем.
Оазис сохранился: упругий пушок уже белел на ветках, ласточки чертили сложные кривые в синеве.
На скамейке сидел старичок с козлиным профилем, и Дэвид без особого удивления признал бывшего патрона.
Он довольно–таки небрежно уселся рядом, и старичок подвинулся с недовольным ворчанием.
– Сидим, Брук, посиживаем, – так начал беседу мистер Глесс.
Старик злобно покосился на него и просюсюкал:
– Не знаю вас… Сосем не знаю.
– Зато я отлично вас знаю… Ага! Ножища–то прямо как у верблюда, – фыркнул бакалейщик, вспомнив, что мистер Брук страдал мозолями.
– Какого се… серта… Я вам ни… нисего… Я…запре…сяю…
Мистер Брук волновался, заикался, сюсюкал.
– Заткнись, подлая, старая клешня! Прошло времечко запрещений. Я – Дэвид Глесс, вспомнил теперь?
– Нет! Уйдите! – фальцетом завопил почтенный джентльмен.
Но Дэвид понял, что старик превосходно его узнал.
– Ну–ка, дружок, пора и получить по счетику. – Мистер Глесс сжал пальцами левой руки цыплячью шею бывшего начальника.
– Ах, р… р… р… – захрипел мистер Брук.
Но Дэвид не дал пальцам воли: внимание привлекли ноги его жертвы, обутые в полусапожки – мягкая кожа там и сям была вырезана, дабы дать простор ужасным наростам мозолей.
– Получи! – Мистер Глесс изо всех сил ударил пяткой по его правой ноге.
Старик скрючился и медленно пополз боком на скамейку.
– И комиссионные! – присовокупил Дэвид, аналогичным образом бухнув по левой.
На сей раз мистер Брук закричал или, вернее, защебетал не сильней пролетающей ласточки. Тонкая струйка слюны потекла на его жилет.
– Некоторые люди, я слышал, даже умирали, если им неожиданно наступали на мозоль, –рассудительно произнес Дэвид Глесс, покидая скамейку.
И действительно, мистер Энтон Брук, убивший его мечты тридцать лет назад, лежал мертвый. Совершенно мертвый.


* * *

Вечером мистер Глесс старательно крутил точильное колесо, обрабатывая специальный нож для болонской колбасы, кожура коей отличалась необыкновенной твердостью; чтобы ее проколоть и нарезать, необходимо было тщательно заточить острие.
Не успел он закончить, как сильный удар потряс ставни и мальчишеский голос издевательски пропел:
1 2 3 4