Сразу за углом набережной Сигнальной Мачты виден наш дом с опущенными зелеными ставнями.
Ключ туго повернулся в замочной скважине, и дверные пружины слегка заскрипели – мягкий упрек за долгое отсутствие, высказанный добрым и тихим домом моего детства.
Я отсалютовал величественному и суровому Николасу Грандсиру в раме с потускневшей позолотой и помчался в маленькую гостиную: сколько безмятежных часов проведено здесь!
В воздухе витал легкий запах прели и затхлости, но в очаге были приготовлены дрова.
И стоило взыграть первым языкам пламени, как дом окончательно пробудился и встретил меня с привычным радушием. Широкий диван, на который Нэнси набросала несусветное множество подушек, так и приглашал прилечь, за стеклами шкафа всеми цветами спектра поблескивали переплеты книг – заброшенных, но уже навечно запечатленных в памяти.
Кокетливые безделушки делали вид, будто налет пыли ничуть не умаляет их прелести, розово–полосатые раковины при моем приближении вновь приглушенно запели вечную песнь моря. Бесчисленные приветствия, слившиеся в дружеское объятие, исполненное ласки и участия, звали остаться здесь подольше.
В углу каминной полки лежали трубка вишневого дерева и табакерка из покрытой глазурью керамики, забытые аббатом Дуседамом.
Несколько опасаясь терпкого табачного соблазна, я все же с умилением вспомнил моего славного наставника, набил и раскурил трубку.
До сих пор удивляюсь, сколь триумфальным оказалось мое приобщение раю курильщиков: организм отнюдь не возмутился, напротив, с первых же затяжек я изведал полнейшее удовольствие.
Я весь отдался наслаждению тройным счастьем – временно обретенной свободой, старым добрым окружением и одиноким посвящением в табачное таинство, – и радость заставила на время забыть про смутное ожидание…
Ожидание неизвестно чего, но, выходя из Мальпертюи, я был уверен – ожидание непременно сбудется.
И теперь назвал свою уверенность вслух:
– Я жду… Я жду…
Призывая в свидетели окружающие вещи, я вопрошал слегка запыленные безделушки, гулом прибоя зовущие морские раковины, тонкие завитки голубого дыма.
– Я жду… я жду…
И внезапно в ответ раздалось робкое звяканье колокольчика в прихожей.
На миг сердце замерло в груди от страха, я весь сжался в уютном тепле диванных подушек.
Звонок позвал вновь – настойчиво и нетерпеливо.
Казалось, целая вечность минула, пока я встал с дивана, прошел мимо портрета Николаса Грандсира, открыл входную дверь.
В мягком золоте послеполуденного солнца вырисовывался силуэт, лицо скрывала вуаль. Гибкая фигура бесшумно скользнула в холл и дальше, в гостиную с диваном.
Вуаль упала, я узнал эту улыбку… сильные руки легли мне на плечи – и я склонился под их тяжестью, жгучие губы впились в мои…
Алиса Кормелон пришла… Теперь я был уверен, что ждал именно ее, она и должна была прийти…
Пылающие поленья наполнили гостиную знойным смолистым ароматом, табачный дым смешался с запахом пряностей и меда, а на тканый шерстяной ковер с мягким шелестом упали вуаль, платье Алисы, источая пьянящее дыхание роз и амбры.
На потемневшие скаты крыш спустились сумерки, в золе камина догорал огонь, и темные воды залили зеркала, когда Алиса уложила свои слегка растрепанные длинные густые волосы цвета гагата и эбенового дерева.
– Пора уходить, – прошептала она одним дыханием.
– Давай останемся здесь, – отчаянно воспротивился я, сжимая ее в объятиях.
Без малейшего труда Алиса освободилась из этих жалких оков – совершенная форма ее рук, словно изваянных из слоновой кости, таила силу под стать стальной силе воли.
– Значит, мы вернемся сюда еще…
Уже стемнело, и я не мог видеть выражения ее глаз.
– Возможно, – вздохнула она. Пленительные очертания тела, поведавшего мне свои тайны, вновь скрылись под платьем, накидкой, вуалью.
Вдруг Алиса схватила меня за руки – она вся трепетала.
– Слушай… кто–то ходит по дому!
Я прислушался, и меня пробрала дрожь: явственно приближались тяжелые медленные шаги, и этот приглушенный звук безжалостно всколыхнул, разорвал тишину.
Невозможно было различить, спускался ли кто–то с верхнего этажа или поднимался из подвала, но звук шагов пронзил, заполнил все пространство и тем не менее не отражался от стен, не будил отголосков.
Шаги миновали холл и внезапно оборвались у двери гостиной, где мы с Алисой замерли, окаменев от ужаса.
Сейчас дверь медленно повернется на петлях и…
Дверь не отворилась.
Звучный и торжественный голос медленно произнес в вечерней тьме:
– Алекта! Алекта! Алекта!
Один за другим три размеренных удара в дверь – три раза мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди, точно удары сотрясли изнутри самое мое естество.
Алиса пошатнулась, выпрямилась и быстрым движением распахнула дверь.
Холл был пуст, зеленоватая полоска, словно потерявшийся лунный блик, протянулась сквозь витраж.
– Идем, – приказала она.
Мы очутились на улице; в мягких сумерках один за другим зажигались огни.
– Алекта…
Гневное восклицание, и боль в моем плече, будто сжатом тисками.
– Никогда… слышишь? Никогда… не произноси больше этого имени, иначе горе и ужас тебе!
У поворота на мост она покинула меня не прощаясь; не знаю, какой дорогой она добралась в
Мальпертюи раньше меня, а я ведь шел кратчайшим путем и не мешкал ни секунды.
Элоди взяла у меня ключ и ничего не сказала.
Я присел к очагу, в кастрюлях на огне тихо истекало слезой жаркое.
– Элоди, я захватил с собой из нашего дома трубку и табакерку аббата Дуседама – кажется, мне доставит огромное удовольствие курить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56