Возможно, что и моя троица жила в районе Мейдерпорт. К тому же и больница, и вокзал, и несколько церквей – все это располагалось в радиусе четырех сантиметров на карте. Хотя я основывался только на собственной интуиции и случайных совпадениях, мои предварительные расследования уже обретали некую конкретную схему.
На следующий вечер я принял душ, надел простую хлопчатобумажную белую рубашку и брюки, которые купил в Индии. Мой загар еще не сошел, а волосы все еще были выгоревшими от солнца. Хотя я уже никогда не смогу достичь той кондиции, в которой был, когда танцевал, все же мне удалось сохранить хорошую физическую форму и за время странствий. Пока одевался, я изучал себя в зеркале и пришел к выводу, что хорошо выгляжу. Весьма кстати, если учесть, что было у меня на уме.
Стефан ушел к Мадлен еще днем, чтобы помочь ей с приготовлениями. Я проехал на велосипеде по улице Шпигельграхт, потом по Рейксмузеум – прохладной, слабо освещенной улице, идущей под зданием музея. В тени арки стоял человек в мягкой шляпе и играл на саксофоне. Я проехал мимо него и углубился в ночь, оставив позади себя странно плывущую по мрачному подземелью музыку. На юго-западе поднималась луна, которая через несколько дней станет полной. Она была насыщенного, какого-то маслянистого цвета, почти как саксофон, который я только что видел.
Я подъехал к дому, когда часы били десять. Привязав велосипед цепью к черной раме стоянки, я нажал на кнопку домофона. Кто-то открыл мне дверь. Это было старое здание с прохладным высоким холлом, напомнившим мне музей или посольство. Меня пробрала дрожь, показалось, что сквозь ребра у меня что-то выпорхнуло и улетело прочь. Я поймал себя на том, что пытаюсь не думать о медсестре. Это всего лишь вечеринка, повторял я себе. Всего лишь вечеринка.
Я медленно поднялся по мраморной лестнице, читая на ходу таблички с именами жильцов. Корзелиус, Камачо, Д'Амор… Дверь в квартиру Мадлен была оставлена открытой. Я вошел внутрь. И сразу же ощутил пространство. Большая комната простиралась вглубь, стены, казались недавно выбеленными, а деревянный пол был желтоватого цвета. Человек сорок – пятьдесят стояли группами, разговаривая и выпивая. Я никого из них не знал.
Стефана я отыскал у стеклянных дверей, ведущих на террасу. Он стоял с каким-то отсутствующим взглядом, на губах играла блаженная полуулыбка. У него всегда был изящный нос с высоко вырезанными ноздрями, которые сейчас по форме стали невероятно похожи на пару турецких туфель с изящно изогнутыми мысами. Он признался, что уже выпил три или четыре коктейля и успел выкурить травки. В этот момент из темноты за его спиной выплыла девушка с короткими черными волосами и с красной помадой на губах. Положив руку Стефану на плечо, она посмотрела на меня своими темно-карими глазами.
– Вы, должно быть, Мадлен, – проговорил я.
Она улыбнулась.
– Я все про вас знаю. Вы танцовщик.
– Когда-то был.
– Что же случилось?
– Спрашивать бесполезно, – сказал Стефан. – Он все равно не скажет.
Мадлен закурила, выпустив длинную, тонкую струю дыма.
– У вас прекрасная квартира, – сказал я. – Вы с кем-то ее делите?
– Да, мы живем здесь вместе с Джаннин, – Мадлен поискала глазами по комнате. – Она где-то здесь.
Итак, ее зовут Джаннин.
Через некоторое время я потихоньку отошел, сказав, что хочу взять что-нибудь выпить. Я прохаживался по комнате, гадая, кто из гостей эта Джаннин; может быть, я уже видел ее среди них? Я выпил фруктового пунша и поболтал с несколькими гостями, но пока Джаннин мне не попадалась.
Прошло два часа. В полночь я снова набрел на Стефана, на этот раз он был снаружи, на террасе. Когда я к нему подошел, он стоял, задрав голову вверх и глядя в небо.
– Какая ночь… – он сделал глоток из фужера. – Знаешь, я тебе завидую.
– Завидуешь? – переспросил я.
– Ты путешествовал. Видел мир… – он обвел крутом рукой.
Со мной уже заводили подобный разговор сегодня вечером, и не единожды. И я совсем не собирался возобновлять его опять. Стефан был явно пьян и плохо соображал, поэтому я решил говорить прямо.
– Ты не видел Джаннин? – спросил я.
– Джаннин? Да она вон там, – он выпрямился, шатаясь, и показал на группу людей в противоположном конце террасы.
– Которая?
– Рыжая.
Темный воздух вдруг содрогнулся. Я отвернулся. Подо мной раскинулся город. Я смотрел в темноту, освещенную редкими огнями. Вон там Вондель-парк, названный в честь драматурга семнадцатого века, чью пьесу «Люцифер» запретили, потому что он посмел изобразить на сцене рай с ангелами. За парком тянется яркая полоса шоссе – кольцевая дорога, по которой можно доехать до Роттердама, потом до Гааги…
Медсестра, рыжая…
Я глубоко вздохнул и повернулся лицом к террасе. Прислушиваясь к разговору, я облокотился на перила и стал разглядывать Джаннин. У нее были длинные светлые волосы, обрамлявшие голову как шлем. И белая кожа, как у большинства рыжеволосых. Могла ли она быть лидером у той троицы? Гертруд? Я подошел ближе, наблюдая, как она поднесла сигарету к губам. Когда она затянулась, кончик сигареты засветился, как уголек. Ее ногти не была накрашены. Что ж, это можно изменить.
Следующие полчаса я следовал за ней везде среди гостей. Она выпивала, курила, смеялась. Вела себя уверенно. Вряд ли она замечала меня. Потом, правда, мне пришло в голову, что если по какому-то странному совпадению она и есть Гертруд, то должна изображать, что не замечает меня, притворяться, что не знает, кто я такой. В этом случае мы должны были наблюдать друг за другом, не подавая виду… Что она будет делать, если я подойду к ней? Наверняка поведет себя так, будто совсем не знакома со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74